Диахронический аспект гипотезы Сепира-Уорфа
В. П. Даниленко
Если Альберт Эйнштейн - автор теории относительности в физике, то знаменитые американские ученые Эдвард Сепир (1884-1939) и Бенджамен Ли Уорф (1897-1941) - авторы гипотезы лингвистической относительности в языкознании. Почему в обоих случаях фигурирует слово относительность? А. Эйнштейн показал относительность времени в разных точках мирового пространства, а Э. Сепир и Б. Уорф стремились показать относительность мировидения у носителей разных языков, т. е. зависимость их картин мира от родных языков.
Б. Уорф писал: «Считается, что речь, т. е. использование языка, лишь «выражает» то, что уже в основных чертах сложилось без помощи языка» (1). Но на самом деле, по мнению авторов гипотезы лингвистической относительности, «мы расчленяем природу в направлении, подсказанном нашим родным языком» (там же. - С. 174). Отсюда следовала формулировка гипотезы лингвистической относительности: «Мы сталкиваемся, таким образом, с новым принципом относительности, который гласит, что сходные физические явления позволяют создать сходную картину вселенной только при сходстве или по крайней мере при соотносительности языковых систем» (там же. - С. 175).
главным образом в отношении ее синхронического аспекта. Цель настоящего выступления - обратить внимание на другой, менее изученный аспект этой гипотезы - диахронический.
Указанный момент гипотезы Сепира-Уорфа связан в первую очередь с той ее областью, где речь идет о возрасте языковой картины мира. Поскольку язык намного старше науки, полагал Б. Уорф, в информационном отношении он неизмеримо богаче последней. Он писал: «Поразительное многообразие языковых систем, существующих на земном шаре, убеждает нас в невероятной древности человеческого духа; в том, что те немногие тысячелетия истории, которые охватываются нашими письменными памятниками, оставляют след не только карандашного штриха, какой измеряется наш прошлый опыт на этой планете; в том, что события этих последних тысячелетий не имеют никакого значения в ходе эволюционного развития; в том, что человечество не знает внезапных взлетов и не достигло в течение последних тысячелетий никакого внушительного прогресса в создании синтеза, но лишь забавлялось игрой с лингвистическими формулировками, унаследованными от бесконечного в своей длительности прошлого. Но ни это ощущение, ни сознание произвольной зависимости всех наших знаний от языковых средств, которые еще сами в основном не познаны, не должны обескураживать ученых, но должно, напротив, воспитывать ту скромность, которая неотделима от духа подлинной науки…» (там же. - С. 182).
а не речевая)? Авторы гипотезы лингвистической относительности по существу сводили ее к идеографическому словарю, естественно сложившемуся в том или ином языке. В одном языке, например, заключена одна классификация животных. А в другом - иная. Но отсюда никак не следует, что языковая картина мира информативно богаче научной.
науки. Чтобы убедиться в этом, достаточно, например, обратиться к зоологизмам - как они представлены в обыденном языке и научной терминологии. Сразу станет видно, что обыденный язык (а именно в нем и заключена языковая картина мира, поскольку она отражает массовое сознание) здесь явно проигрывает зоологической науке. В обыденном языке мы часто даже не находим названий множества животных - например, таких, как цератопс, стегозавр, рамфоринх и т. п. Их можно найти в биологической науке. Спрашивается, из какого источника мы почерпнем больше знаний о видах динозавров, например, из обыденного языка или из книг по зоологии? Вопрос риторический.
Уорф, был информационно богаче науки, то потребность в науке отпала бы сама собой: все знания мы могли бы черпать из нашего языка. Представители науки в таком случае должны были бы отключиться от наблюдений за объективной действительностью и направить свой пытливый взор на свой родной язык, чтобы именно в нем обнаружить уже познанный нашими предками окружающий мир. Как ни странно выглядит обрисованная мною ситуация, но именно такой она и выглядит по Б. Уорфу. Тем более она выглядит странной, что он был химиком, а кому как не им знать, что основная масса химической терминологии остается за бортом обыденного языка (оксид, изомер, фторид, циклопарафин и т. д.).
Диахроническая сторона лингвистической концепции Э. Сепира выглядит не столь драматично, как у Б. Уорфа. В ней она занимает существенное место. Так, в книге «Язык» (1921) Э. Уорф посвящает седьмую и восьмую главы языку как продукту истории. Центральным понятием в них выступает понятие дрейфа языка. Под дрейфом моряки понимают отклонение судна от намеченного курса. Так вот и языки, с точки зрения Э. Сепира, в процессе своего исторического движения могут настолько отклоняться от "намеченного курса", что могут из одного типа перейти в другой. Ученый писал: «Мы должны вернуться к понятию «дрейфа» языка. Если признать, что исторические перемены, происходящие в языке, и громадное скопление мелких изменений, с течением времени приводящих к полной смене языковой модели, по существу не тождественны с теми индивидуальными вариациями, которые постоянно можем наблюдать непосредственно вокруг себя… не значит ли это приписывать истории языка некое мистическое свойство? (2).
дрейфует»(там же. - С. 140). Вот как ученый объяснял причину дрейфа языка: «Дрейф языка осуществляется через неконтролируемый говорящими отбор тех индивидуальных отклонений, которые соответствуют какому-то предопределенному направлению. Направление это может быть выведено из прошлой истории языка. С течением времени какая-то новая черта становится частью или частицей общепринятой речи. Но первоначально она может долго существовать лишь как тенденция в речи у небольшого, быть может, самого ничтожного числа людей» (там же. - С. 144). Когда же тенденция, о которой говорит Э. Сепир, становится все больше и больше значительной в языке в целом. Она может стать господствующей в нем и тем самым привести этот язык к дрейфу.
Младограмматики не употребляли термина «дрейф языка», но описание механизма языковых изменений у них мало чем отличается от сепировского. Правда, американский ученый делал здесь акцент на том моменте в истори языка, который связан с его отклонением от прежнего типа. Он писал: «…язык изменяется не только постепенно… он движется неуправляемо от одного типа к другому» (там же. - С. 118).
Э. Сепир, таким образом, как и последователи Н. Я. Марра в СССР, теоретически допускал возможность исторической типологии языков. Но практически эта область типологии до сих пор не получила для своего развития необходимого языкового материала.
Но не только младограмматики повлияли на Э. Сепира в области исторического языкознания. Мы находим у него в этой области также и влияние В. Гумбольдта. Так, подобно немецкому ученому, он мистифицировал возникновение языка. Он указывал: «Мы считаем возможным утверждать (очевидно, мы с В. Гумбольдтом - В. Д.), что язык возник до-рассудочно» (там же. - С. 37). Возникнуть до рассудка, как мы понимаем, язык мог только чудесным образом - как Афина из головы Зевса.
Каким же образом подходил Э. Сепир к решению вопроса о культурно-эволюционной оценке того или иного языкового типа и того или иного языка в отдельности ?
С одной стороны, Э. Сепир совершенно правильно критиковал раннего В. Гумбольдта и А. Шляйхера за признание ими флективного типа языка за высший продукт языковой эволюции, а с другой, он заходил в этой критике чересчур далеко, что привело его в конечном счете к полному отказу от культурно-эволюционного взгляда на языковую историю. Так, с одной стороны, он развенчивал «эволюционный предрассудок», состоящий в признании флективного типа языка за «наивысшее достижение в развитии человеческой речи» (там же. - С. 119). С эти нельзя не согласиться. Но все дело в том, что при решении вопроса о культурно-эволюционной оценке не того или иного типа языка, а того или иного конкретного языка Э. Сепир со сверхэволюционистской водой выплеснул и эволюционистского ребенка, поскольку он и в этом случае полностью отказался от подобной оценки. Он писал: «…если мы стремимся понять язык в его истинной сущности, мы должны очистить наш ум от предвзятых «оценок» и приучить себя взирать на языки английский и готтентотский с одинаково холодным, хотя и заинтересованным, беспристрастием» (там же. - С. 120). Еще более подкупающе звучат по этому поводу такие его слова: «Поскольку дело касается языковой формы, Платон шествует с македонском свинопасом, а Конфуций - с охотящимся за черепахами дикарем из Асама» (там же. - С. 194). Иначе говоря, их языки, по мнению автора этих строк, абсолютно равны.
в открытую дверь. Всякий знает, что язык, как и любой другой продукт культуры, эволюционирует, т. е. продвигается от менее совершенного состояния к более совершенному. Вот почему культурно-эволюционная оценка в отношении к любому языку вполне закономерна. Она столь же правомочна, как, например, в отношении к технике, которая эволюционировала от примитивных орудий труда до компьютеров.
Разумеется, культурный прогресс в языке не так заметен, как в технике, но отсюда не следует, что мы должны вообще закрыть на него глаза. А между тем именно к этому и призывал Э. Сепир. Чтобы доказать полное равенство между языками, он прибегал и к таким подкупающим своей гуманностью словам: «Многие первобытные языки обладают богатством форм и изобилием выразительных средств, намного превосходящими формальные и выразительные возможности языков современной цивилизации» (там же. - С. 4). В своем желании доказать равенство языков между собой Э. Сепир невольно оказался здесь в числе людей, против которых он и боролся, т. е. среди тех, кто осмеливается давать культурно-эволюционную оценку тому или иному языку, поскольку из этой цитаты следует, что первобытные языки в чем-то выше высококультурных.
Никто не спорит с тем, что у каждого языка - в том числе и первобытного - могут быть обнаружены свои достоинства. Но отсюда не следует, что между языками первобытных народов и цивилизованных мы должны поставить в культурно-эволюционном отношении абсолютный знак равенства.
Культурный прогресс в развитии языка очевиден в области лексики. Она впитывает в себя все достижения культуры ее создателей и тем самым поднимает на новую эволюционную ступеньку и язык, которому она принадлежит. Неслучайно Э. Сепир при обсуждении вопроса о культурно-эволюционной оценке языка отодвинул словарь в сторону. Он писал: «Я разумею оценки формы (в языке - В. Д.) как таковой. Обладает ли язык или не обладает обширным и удобным словарем - вопрос иного порядка. Действительный объем словаря данного языка в данное время не представляет реального интереса для лингвиста» (там же. - С. 120). Между тем культурный прогресс в языке охватывает не только лексику, но и, как говорил Э. Сепир, его грамматические формы. Более того, он проходит через все систему языка, не оставляя в стороне ни один из его элементов. Прекрасно об этом писал наш выдающийся лингвист-эволюционист И. А. Бодуэн де Куртенэ: «В жизни языка замечается постоянный труд над устранением хаоса, разлада, нестройности и нескладицы, над введением в него порядка и однообразия» (3).
Список литературы
1. Новое в лингвистике. Вып. 1. -М., 1960. -С. 169
2. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. - М., 1993. -С. 143
|
