Введение в онтологию языка
сопровождается структуризацией как слов, так и языка в целом. Одним из важнейших структурных элементов слова и языка становятся понятия. Их место и роль в структуре языка требуют прояснения. Явно недостаточным является понимание их только как отображения сущности предмета в человеческом мышлении. Требуется такая фундаментальная операция как определение предельного основания понятий. Выделить его означает ответить на вопрос: какова конечная причина возникновения понятий, что их генерирует? Конечно логический, семантический, семиотический и иные подходы к анализу понятий расширяют сферу их определений, но вряд ли, используя только эти процедуры, можно выделить предельное основание понятий.
Понятия возникают в результате взаимодействия уже существующих значений. Например, понятие “давление” не имеет смысла без значений силы и площади; понятие “статусная группа” бессмысленно без значения “социальная стратификации” и т. д. Данная интерпретация понятий отличается от подхода, в соответствии с которым понятия являются языковым отражением феноменов неязыковой реальности. Чтобы сделать это различие предельно чётким и тезисно определимым я редуцирую его к следующей оппозиции: “конструирование – отражение”. В первом случае язык конструирует понятия на основе существующих значений, во втором – язык отражает деятельность в виде понятий.
Теперь можно перейти к определению предельного основания понятий. На первый взгляд такой переход может показаться легкомысленным. Возражение очевидно: невозможно найти общее основание для существующих понятий. То есть невозможно вывести из одного корня несовместимые по смыслу понятия, относящиеся к различным сферам знания. С этим трудно спорить. Несовместимость содержания понятий, скажем, “ген” и “пульсар” очевидна. Но я не оспариваю различие такого рода и не утверждаю, что можно найти общее основание для содержания такого рода понятий. Речь идёт о том, что все существующие понятия связаны общими отношениями, которые передаются им через значения слов и вот эти общие отношения как раз и имеют предельное основание, относящееся уже к неязыковой реальности. Таким образом, говоря о предельном основании, я имею в виду не общий смысловой корень из которого произрастают все понятия, а общее основание всех отношений, связывающих эти понятия.
Ни в случае конструирования, ни в случае отражения определение этого основания не является очевидным. В образовании понятий путём языкового отражения участвует много факторов, таких как объект, субъект, мышление, язык, ощущения и т. д. Они принимаются в качестве оснований понятий. На мой взгляд, такая количественная неопределённость аксиоматической базы предельного основания противоречит принципу “бритвы Оккама” и общепринятому представлению о том, что качество “хорошей” научной теории определяется степенью простоты её основания. Считаю, что определение предельного основания понятий на основе принципа отражения некорректно ввиду возникающей при этом количественной неопределённости этого основания. Существует ли способ избежать этой некорректности? Полагаю что да.
Для этого при определении предельного основания понятий необходимо использовать принцип конструирования. Материалом конструирования понятий являются значения, конструируя понятия, они только опосредуют предельное основание, сами не выходя при этом в неязыковую реальность. Поэтому, определяя основание понятий, которое, естественно, находится в неязыковой реальности, мы, во-первых, заинтересованы в том, чтобы обосновать его минимальным количеством аксиом, а, во-вторых, у нас есть такая возможность, так как мы ничем в неязыковой реальности заранее не связаны. Итак, выделением какого основания можно объяснить происхождение понятий?
Полагаю, что для этого достаточно постулировать наличие в неязыковой реальности процесса изменений. Я считаю, что фиксации в языке этого процесса достаточно, чтобы породить спектр казалось бы, самых несовместимых понятий. В случае постулирования процесса изменений как предельного основания понятий возникает вопрос о том, какие отношения являются общими для всех понятий, и делают возможным их сопоставление.
или виртуальный предмет (См. Кунафин М. С. Эволюция принципа объективности. – Уфа, 1998). Понятие как слово через значения связано со всем языком, является его неотъемлемой частью. Здесь необходимо отметить следующее. Выделение в языке понятий, равно как представлений, определений и т. д. является одним из методов, обеспечивающих функционирование языка. То есть само возникновение понятий не столько структурный, сколько процедурный процесс. Язык состоит из слов. Каждое слово в принципе является понятием, определением, представлением и т. д.
Язык состоит из первоязыка, вторичного языка и специальных языков. Первоязык делает возможным существование вторичного, а тот, в свою очередь, существование специальных языков. Первоязык конструирует мир естественных предметов. Вторичный язык – мир искусственных предметов (артефактов), а специальные языки – мир виртуальных предметов. При таком подходе доопределение слова понятием является “техническим” приёмом, с помощью которого некое слово изначально и однозначно относится к конкретному специальному языку и определяет виртуальный предмет. Хотя, повторюсь, фактически любое слово содержит в себе все признаки понятий, связанных с идеализацией, абстракцией, обобщением, сравнением, определением.
Но они проявляют своё существование в форме отношений. Возможности и значения совпадают в виртуальном предмете так, что он теряет предметную форму бытия в действительности. Рабочее определение понятий таково: под понятиями подразумеваются слова специальных языков, в которых сосредоточена совокупность отношений определяющих взаимодействие предметов и артефактов.
Являются ли, например, слова “ген” и “пульсар” понятиями? Поскольку я исхожу из того, что всякое понятие только слово, доопределяемое внесением в него отношений, то “ген” и “пульсар” прежде всего слова. Причём слова, конструирующие предметы в “первоязычном” смысле и только потом они понятия доопределяющие предметное состояние совокупностью отношений. Если слова первоязыка преобразуют возможности в предмет и порождают таким образом значения, а слова вторичного языка преобразуют значения в артефакт и –порождают этим возможности, то слова специального языка совмещают уже существующие значения с уже существующими возможностями и порождают тем самым виртуальный предмет, который, с одной стороны, способен существовать как предмет, например, “ген”. Но, с другой стороны, ни “ген”, ни “пульсар”, ни прочие виртуальные предметы не существуют как “первоязычные”, естественные предметы. Таковыми они становятся только при последовательном редуцировании значений. Если, например, говорить о “гене”, то следует начать с того, что это участок молекулы ДНК, но молекула такой же виртуальный предмет, как и “ген”, следовательно, редуцирование должно быть продолжено: молекула есть мельчайшая частица вещества, сохраняющая его химические свойства. Эстафета редуцирования переходит к “веществу” и т. д. до действительного предмета “первоязыка”, участвовавшего в рождении этих значений
Однако виртуальный предмет одновременно существует и как артефакт, так как известные значения в результате рекомбинации составляют внутреннюю структуру понятия в виде его возможностей. Например, возможности “гена”, определяющие его функцию наследственности известны, но фактически эти возможности составляют артефакт, созданный на основе преобразований известных значений, которые не являются искусственными, а носят естественный характер. Например, наследственность один из фундаментальных принципов эволюции.
В итоге и возникает то, что я называю виртуальным предметом и что с учётом всех вышеприведённых оговорок можно назвать понятием. Перечислим для наглядности несколько понятий из разных специальных языков: “вид” (экология), “корпускула” (физика), “клон” (генная инженерия), “изменчивость” (биология) и т. д. Что объединяет эти понятия? Каждое из них являет совокупность естественных возможностей и в то же время не является предметом. Каждое из этих понятий является совокупностью языковых значений, но не является артефактом. В то же время каждое из них одновременно является и тем и другим. Оно существует как “химера” в одно и то же время обладающая возможностями предмета, но существующая как артефакт, и обладающая значениями артефакта, но существующая как предмет. В итоге понятие функционирует как виртуальный предмет. Оно предметирует, не будучи предметом. Содержание понятия определяет действительность, но само может быть создано только искусственно, как артефакт.
Языковое извлечение процесса изменений приводит к фиксации в языке направления, которое определяется понятием “эволюция”, тоже означающим изменение, но уже направленное. В связи с этим возникают вопросы: почему язык улавливает изменение как направленное? Почему во всех языках существуют специальные формы, фиксирующие время?
Если рассматривать язык как отражение, то ответ прост: видовременные формы фиксируют и отражают процессы, протекающие в неязыковой реальности. Но, если относиться к языку как к конструктору единственно доступной человеку языковой реальности, то возникают два вопроса: фиксирует язык уже существующее направление изменений или конструирует это направление? В пределах понимания реальности как языковой логически допустимы оба варианта вопросов и ответов на них. В первом случае через восприятие инвариантов извлекаются возможности, которые предметно фиксируются в языке и, следовательно, изменение как развитие и время имманентно любому предмету. В этом случае временные формы только продолжают в сфере языковой реальности фиксацию уже существующего в неязыковой реальности изменения как развития. Но, на мой взгляд, более приемлемым является второй вариант, хотя бы уже потому, что он основан только на одной аксиоме: в неязыковой реальности есть изменение. Тогда как в первом случае необходимо принять две аксиомы: существует изменение и существует направление этих изменений.
В случае принятия утверждения о существовании только изменений возникают следующие вопросы: что заставляет язык создавать видовременные формы? Является ли факт только изменений достаточным основанием для возникновения форм прошлого, настоящего и будущего времени? Какую цель мы преследуем, когда говорим в том или ином времени? Не может ли понятие времени иметь совершенно иной смысл или отсутствовать вовсе при каких-то определённых условиях?
событиями, проявляющимися статистически и имеющими циклическую структуру. Проявление изменений в виде событий, имеющих циклическую структуру, представляет первый уровень связи человека с изменениями. Связь с этим уровнем осуществляется бессознательно. Статистический способ существования циклических событий порождает второй уровень функционирования процесса изменений, выраженный причинно-следственной связью. Использование этой связи в своих интересах в той или форме доступно всем живым существам наделённым нервной структурой. Причинно-следственная связь выхватывает из циклических событий верхушку цикла: “настоящее – будущее” или “причину – следствие”.
к действительности, а в форме адаптационного процесса, способствующего реализации причинно-следственных отношений. И, наконец, третий уровень функционирования изменений как видовременных форм языка: прошлое, настоящее, будущее. Я называю общую схему реализации времени в языке в виде трёх состояний, хотя известно, что каждое из трёх форм времени в зависимости от специфики разных языков может распадаться на ряд дополнительных видовременных форм.
на основе информации.
Предсказание наугад – это не предсказание. Это гадание. Но угаданное много раз создаёт базу для статистического предсказания. Когда язык фиксирует причинно-следственную связь, то делается это, видимо, потому, что он улавливает статистические закономерности, характеризующие практически все значимые классы явлений. В свою очередь статистические закономерности и причинно-следственная связь возникают потому, что существуют циклические события. Универсальность причинно-следственной связи, уловленная языком, показывает насколько универсальна циклическая структура событий. Речь, по сути дела, идёт о постоянстве повтора или о повторе постоянства, о постоянстве изменений или инвариантах.
не выделены. Их можно фиксировать только статистически, что и делает язык. Для фиксации внутренней структуры цикличного события, которую мы не можем представить в языке вне прошлого, настоящего и будущего, в своё время языку было достаточно просто фиксировать изменение. Механизм этого уловления внутренней структуры цикличного события мог быть бессознательным. То есть для формирования видовременных форм языка было достаточно фиксировать изменения, что является базовым уровнем всех форм восприятия и не нуждается в осознании. Итак, фиксировать изменения, значит: различать классы циклических событий, выявлять статистические закономерности, устанавливать причинно-следственную связь и формировать языковое представление времени, представляя его такими элементами цикла как прошлое, настоящее и будущее.
Не только Homo sapiens способен фиксировать изменения. Это доступно другим видам. Хотя, видимо, следует признать неспособность различения ими временных форм в виде прошлого, настоящего и будущего, но, это ни в коей мере не отвергает их способности выявлять статистические закономерности и устанавливать причинно-следственные связи. Ни один адаптационный механизм не смог бы работать вне действия этих факторов. Достаточно рассмотреть поведение животных, чтобы увидеть, что оно построено с учётом причинно-следственных отношений.
То есть предсказание на базе информации является действительным предсказанием. Между ним и предсказанием на основе характерного для животных учёта причинно-следственных связей есть существенная разница: настоящее время в языке аккумулирует информацию, которая уже не зависит ни от статистических закономерностей, ни от причинно-следственных отношений. Животные действуют не на основе настоящего времени, а на основе реализации причинной связи, которая только продолжает статистику цикличных событий и не содержит в себе потенции будущих изменений.
Предсказание укладывается в нормы формальной логики. Предсказывая можно сказать “да” или “нет”. Что же заставляет нас постоянно строить прогнозы и более того верить в возможность их реализации? Прежде всего, следует отметить, что все предсказания носят вероятностный характер. Может ли возникнуть представление о вероятности только на основе осознания изменений? Не только может, но и непременно должно. Представим изменение в виде простейшего графика, например, синусоиды с произвольно меняющейся амплитудой. Расстояние между двумя вершинами есть процесс изменения. Разность амплитуд на этом графике должна характеризовать различие событий. Уже из этого простого примера ясно, что должна существовать мера, определяющая возможность происхождения одного и того же события. Эта мера называется вероятностью. Мы не знаем почему существуют изменения, но нам доступно конструирование того, как они происходят. Доступно нам это благодаря нашей естественной, эволюционно приобретённой способности фиксировать изменения. Понятие вероятности является одной из производных этой способности.
Время – это понятие. В основе его лежит неязыковой факт, представленный процессом изменений. Формы времени для нашего языка столь же фундаментальны, как фундаментален сам процесс изменений для нашей действительности. Каким бы образом мы не применяли язык, нам никогда не удастся избежать соприкосновения со временем. Тем более удивительно, что возникновение сложных временных структур основано на предельно простом факте изменений.
Возможен ли язык, в котором отсутствовало бы понятие времени, или оно было бы иным? Трудно представить ситуацию которая не породила бы это понятие, так как невозможно представить мир в котором отсутствовало бы изменение. Если исходить из того, что изменение порождает представление времени, то отсутствие времени может быть связано только с отсутствием изменений, то есть с миром, который уже есть и не нуждается в изменениях, а также в движении, развитии и прочих производных процесса изменений. Это мир чистой актуальности. Потенция его равна нулю. Можно попытаться представить себе этот фантастический мир, в котором остановилось время, точнее, его и не было. Но даже в этом невозможном мире должна была бы существовать какая-то форма имитации времени и изменений от прошлого к настоящему.
Иное дело другое представление времени. В фундаментальном смысле различение времени начинается с введения представления о направлении изменений. Строго говоря, цикличные события не имеют будущего времени. Оно совпадает с прошлым. Только представление о направлении изменений, неважно в какую сторону они будут направлены, “распрямляет” временной круг, разрывает непосредственный переход будущего в прошлое. В соответствии с этим и события начинают рассматриваться как нециклические. Во всяком случае, любые циклы становятся составными элементами какого-то единого, направленного процесса изменений, например, эволюции.
Выводы:
Принцип “конструирования”, как подход к пониманию понятий ведёт к необходимости определения предельного основания понятий в неязыковой реальности.
Существование циклических событий, причинно-следственной связи, статистических закономерностей и видовременных форм языка предоставляют возможности адаптивного поведения животным и предвидения людям.
|
