Я заявил тему своего доклада «Брак как пророческое служение», а потом пришел в ужас от дерзости употреблять ответственнейшее слово «пророческое», к которому нужно всегда относиться с большим целомудрием. Но, так сказать, «громкость» этого заглавия пришла мне на ум от высоты христианского учения о браке, особенно — на фоне кризиса, который претерпевает институт брака в нашем предельно секуляризированном обществе. И еще неизвестно, достигнут ли предел секуляризации! В этом смысле постатеистическое общество бывших коммунистических стран, где более полувека Бог изгонялся из сознания людей, и наше, западное, в общем, не многим отличаются друг от друга. Они не очень отличаются по религиозному невежеству масс. Когда я говорю о массах, конечно, имею в виду студенческие массы, поскольку долгое время преподавал и с некоторым ужасом наблюдал, как растет религиозное невежество среди западных студентов и студенток, у которых напоминание об апостоле Павле вызывает крайнее удивление: а кто же это такой? По религиозному невежеству, по расшатанности вековых устоев, (конечно, не нужно идеализировать вековые устои — в них было много фарисейства — но все-таки они были, выглядели устоями), по показателю разводов (в Парижском округе десять лет назад треть браков заканчивались разводом, сегодня это уже половина) данные сходятся с теми, которые мы встречаем касательно России, Украины — к посткоммунистическим странам.
нынешней сверхобычной реальности, может, больше, чем когда-либо.
В свое время монашество, когда оно появилось и расширилось в IV в., было пророческим институтом. Хотя оно существовало и существует, как определенная религиозная категория почти во всех религиях, но именно в истории христианской Церкви монашество носило именно пророческий характер. Такой общественный институт, как брак, не мог его носить, но в наше время как раз он начинает приобретать и это значение. Радикальная перемена началась на Востоке в коммунистических странах в связи с победой революции и марксистской идеологии. Затем она растеклась по Европе с севера, из Швеции, где восторжествовала гедонистическая форма тотализированного капитализма. И там, и тут она сопровождалась или прямым отрицанием религиозного начала в браке, или его предельным ослаблением. Впоследствии появились технические причины. Мы не можем называть их далеко отрицательными, но они облегчили и усилили перемену в нравах (я имею в виду массовое распространение почти совсем безвредных противозачаточных средств, которое позволяло целиком разъединить половую жизнь и задание этой жизни).
своему потомству. И в марксистской перспективе дети принадлежали не столько родителям, сколько обществу, то есть в конечном итоге — государству. Всякая радикальная революция вначале освобождает человека от наложенных обществом или им самим ограничений. В первые годы Октябрьской революции легче было развестись, чем переменить квартиру. Но постепенно государство накладывает свою руку на частную жизнь граждан и пытается ее отрегулировать. Вообще, вопросы любви, вопросы четы, вопросы семьи не были предвидены марксистской идеологией, они принадлежали к тем обширным областям человеческой жизнедеятельности, о которых марксизм и не задумывался. Единственное, к чему могло прийти целиком социалистическое организованное государство — это к регуляции любовных отношений. Любовь по талонам в определенное время, назначенное властью, была мастерски показана Евгением Замятиным в романе «Мы». Это, конечно, чистая антиутопия. Ближе всего к этому карикатурному идеалу подошел марксистский Китай в годы культурной революции, полноценно определив обязательный возраст для брака: 27 лет — для мужчин, 25 — для женщин и строго запретил всякие половые отношения до положенного срока. Затея эта, имевшая не только идеологические причины, но и желание ограничить деторождаемость в перенаселенной стране, естественно, оказалась неосуществимой.
всех психических и, главное, психопатологических состояний проблемами секса — оказали свое влияние. Культ тела, телесного удовлетворения, включение секса в ряд таксигических объектов, возможность безнаказанности в смысле последствий и привели к обострению кризиса семьи. Но и у современного общества, как в былое время у марксизма, нет своей философии пола и брака. И это несмотря на то, что христианство до сего времени может показаться миру устаревшим, отсталым. Это зависит отчасти от того языка, который мы будем употреблять в разговоре с миром. Только в христианстве мы находим стройное и вдохновляющее понятие о поле и о браке. И здесь, разумеется, нужно иметь в виду, что христианское откровение, христианское благовестие предельно антиномично. Антиномично само по себе слово Богочеловек. Вчера Сергей Сергеевич Аверинцев говорил, какое сложное понятие — слово Богородица. Христианство антиномично и почти во всех частностях и, в первую очередь, — в учении о браке. Мы знаем, Христос требовал от учеников, желающих следовать за Ним, бросить все: «Оставь свою мать и жену, и детей, и братьев, и сестер, и саму жизнь свою. Тот, кто этого не сделает, не может быть учеником». Но с другой стороны, мы также знаем, что первое чудо Христа совершено на брачном пире. Превращение воды в вино есть, несомненно, таинственный знак преображения родовой естественности брака в иную, высшую верность. И даже в последней беседе с учениками Христос говорит о радости матери.
своем. Но и обратно, это упоминалось сегодня по поводу самарянки: женщину, взятую в совершенном ею прелюбодеянии, по Моисеевому закону осужденную на смерть, Христос не осудил, отпустил, простил. Имеем и мы в этих, казалось бы, противоречиях всю широту христианского благовестия и отношения к жизни. С одной стороны, предельную трезвость чистоты и цельности, с другой — предельное снисхождение к тем, кто это совершенство, эту цельность нарушает, то есть предельное снисхождение и ко всем нам. И нам как-то нужно между этими двумя полюсами находить свое задание жизни, свои возможности, учитывать свои силы.
до предельного идеала, до подлинной сакрализации, уподобив брак, как мы знаем, наивысшему соединению, которое доступно на земле союзу любви и любви к Христу и Церкви. «Жены, повинуйтесь своим мужьям, как Господу, потому что муж есть глава жены, как Христос глава Церкви… Мужья, любите своих жен, как и Христос возлюбил Церковь и предал Себя за нее» (Еф. 5; 22, 25). Слова эти порождают теперь уже бесплодные споры о подчинении жен мужьям, споры и даже в некоторых случаях негодование, упреки, расценивая их как установление некоторого неполноправия или внесение некоторого момента зла в супружескую жизнь. Новизна и глубина этих слов апостола Павла совсем не в понятии подчинения, более традиционном в те времена, чем в наши дни. К тому же это понятие требует своеобразной экзегезы, а аналогии проводились между брачным союзом и единством между Христом и Церковью. И совершенно очевидно, что это единство дает совсем иное, новое значение понятия подчинения, не формальное, а даже какое-то мистическое, в каком-то смысле это понятие упраздняющее. Кстати, в том же послании Коринфянам апостол Павел говорит: «Всякому мужу глава Христос, жене глава муж, а Христу глава Бог». Так что тут само слово "глава" носит мистический характер, а не значение власти, властности. Через пятьдесят лет после апостола Павла величайший богослов и свидетель Христа после него Игнатий Богоносец повторит то же определение брачной жизни, но даже уже без упоминания о подчинении. В том же послании Коринфянам апостол Павел четко определил равенство в браке между мужем и женой: «Жена не властна над своим телом, но муж. Равно и муж не властен над своим телом, но жена». Тут уже нет речи о каком-то подчинении, речь об обоюдной, равной ответственности друг за друга. Согласие определяется именно в равенстве, а не в подчинении. В этих практических советах тем, кто живет в браке, нет и намека на то, что брак сводится к родовому началу. «Не уклоняйтесь друг от друга разве по согласию, на время для упражнения в постах и молитве, а потом будьте вместе, чтобы не искушал вас сатана невоздержанием вашим». Из этих слов ясно, что для апостола Павла половая жизнь в браке не подлежит аскезе сама по себе и не определяется ритмом деторождения или родовым заданием. Здесь хочется привести удивительно реалистические комментарии Иоанна Златоуста в его проповеди на псалом пятидесятый. Он всячески подхватывает слова апостола Павла и говорит: «… многие, имея женщин честных и чистых, от них уклоняются против их чувства и желания, что может привести этих женщин к прелюбодеянию. Апостол Павел говорит: пусть каждый пользуется своей женой и ему не стыдно. Это апостолу Павлу не стыдно в словах Златоуста. Он приходит, садится на ложе, день и ночь задерживает мужа и жену, так их соединяет и голосом громким кричит: не уклоняйтесь друг от друга, разве по согласию. Ибо где мир, там всякое благо; где мир — там целомудрие цветет, где раздор — там целомудрие отсечено от своего корня». Как мы видим, ни апостол Павел со свойственной ему сжатостью, ни Златоуст со свойственной ему изобразительной красноречивостью, не боялись касаться вопросов пола. И именно не с отрицательной точки зрения, а с положительной. Как все сотворенное, половое начало в человеке подвержено закону греха, то есть злу разделения, извращения. «Во гресе роди мя мати моя…», — воздыхает псалмопевец, распространяя греховность на все человеческое естество. Это не означает, что половое начало само по себе плохо и греховно.
Пусть спорят богословы, отчасти схоласты, явился пол до или после грехопадения, одно бесспорно: половое начало — это одна из великих составных сил в человеческом естестве, и назначение его многообразно. Ясно, что биологически — оно инстинкт, ведущий к размножению рода, но это одновременно уже и жизнь в сотворчестве с Богом. Оно также затрагивает и окрашивает всю область чувств от физиологической чувственности со всеми ее стадиями до познавательной функции. Ясно сказал Розанов: «Связь Бога с Богом больше, чем связь ума с Богом». И это изречение Розанова требует, несомненно, обдумывания, но тем не менее оно и безусловно, учитывая, насколько ум может быть греховен в своем ограничении, в своем самомнении, в своей немощи. Половое начало тогда греховно, когда выпадает из общего состава человека, становится автономным и тем самым извращается. Но, разумеется, еще страшнее, когда оно абсолютизируется. Так же страшно, когда абсолютизируются деньги или абсолютизируется власть. По остро циничному слову Бомарше «…предаваться любви в любое время — вот, что отличает нас от других зверей». Но, обратным образом человек отличается от зверей способностью подчинить половое влечение, подчинить свой пол, свой эрос высшим ценностям, включить его в целостное задание жизни. Конечно, говорить, что пол есть зло — неправомерно, но, несомненно, половое начало участвует в той или иной степени в любом движении любви будь то к земным реальностям или небесным. Бесполое существо, если такое вообще возможно, было бы существом без вида. Монах отказывается от брачной жизни, но он не в силах отказаться от полового начала. Аскеза, воздержание, стремление к горнему направляют его на высшее и тем самым преображают. Но даже в монашеских судьбах сохраняется потребность или стремление уже не в плоти, а в духе восполнить себя, восполнить в другом. Вспомним отношения между святым Франциском Азисским и святой Кьярой, вспомним кельтские монастыри, вспомним Амвросия Оптинского и даже преподобного Серафима Саровского. Не одинаково, но сходно призываются христиане к преображению пола, эроса через брачную жизнь, через взаимно женственную любовь. А подлинная любовь, и в этом вся истина и сила христианского благовестия, только и может быть женственной. Этот вопрос возникал в разных докладах и выступлениях Сергея Сергеевича Аверинцева о соотношении брачного и монашеского пути в христианстве. Но мне кажется, что здесь нужно подчеркивать равночиние этих двух путей. Нет более низкого, нет более высокого пути, они равны, и об этом, быть может, лучше всего писал отец Сергий Булгаков в последних главах второго тома своей трилогии. Я позволю себе его процитировать: «Девство и брак, как два пути целомудрия с преодолением пола. В одном случае брачной аскетикой (я бы сказал, брачным деланием, творением любви) и деторождением, а в другом — активным блюдением девства, отказом от половой жизни. Они оба не только существуют в Церкви, но должны быть поняты и приняты в их антиномической сопряженности. Сии последние, будучи противоположны, в то же время друг друга дополняют. Одностороннее утверждение и действие каждого из этих начал становится не просто односторонностью, но и ересью. Как известно и как мы видим, читая святоотеческие творения, брак не должен уничижать девство, но и девство ни в коей степени не должно уничижать брак. Мы видим, что, согласно христианскому благовестию, любовь есть взаимный дар друг другу. Вступающий в брак отдает себя всего — свое тело, свою душу, свою жизнь — другому. Он уже над ними в каком-то смысле не властен, и получает в дар от другого его жизнь, его тело, его душу. Это именно выхождение из себя, взаимно отдача друг друга, наподобие отношений Христа и Церкви и выше».
меньшим браком. Естественным образом взаимная жертвенная любовь выходит из возложенного на себя замыкания общей жертвой двоих третьему — детям. Об этом было много сказано сегодня. Сознательный отказ от детей — это конечно грех себялюбия, как и слишком ограниченное деторождение. Но тут, как и во всех частностях брачной жизни, не могут иметь место никакие слишком внешние предписания, определения. Они не должны идти ни от духовника, ни от каких-то внешних лиц. Щедрость родителей может определяться только ими самими, к тому же по согласию, по их совести. Замыкание в себе — опасность для всех, не только, скажем, для бездетной пары, даже для нее оно менее опасно, так как бездетная пара может нести боль своей бездетности.
трудностей в брачной жизни. Вспомним крик французкого писателя Андрео Вида: «Семьи, я вас ненавижу!» В этой ненависти к семье повинно отчасти замыкание. Замыкание есть опасность и для общин, и для приходов, и вообще для всякого малого общества и малой Церкви. Семья, как и всякая община, стоит перед двойной трудностью: слишком большой открытостью, которая может ее размыть, а может и не размыть. В слишком большой открытости присутствует некоторый эгоизм. Эта открытая закрытость — вечная антиномия брачной и семейной жизни. От случая к случаю она носит разную степень единства. Отец Сергий Булгаков считал, что единобрачие не означает, что духовная любовь или дружба мыслима только в одном единственном случае. Напротив, она может быть многочастна и многообразна, но любовь, соединяющаяся с плотским общением, должна быть единственна в своем роде. В то же время отец Александр Ельчанинов куда радикальнее относился к необходимости единства в единобрачии. «Настоящая любовь, — писал он, — это вина перед любимым за всякое удовольствие, за всякое впечатление, пережитое отдельно, всякое приятное общение с благими людьми и даже факт принятия пищи, приготовленной чужими руками». Эти два полярных примера я привожу как свидетельства разнообразия подходов к основной заповеди единобрачия на основе единой плоти. Такова высота христианского брака. Может, это отвечает на вопрос, почему люди иногда боятся приступить к браку).
один развод на два брака в нашем пост христианском обществе, — могут быть осмыслены как не очень зловещие. Если посмотреть на эти цифры с положительной стороны, это означает, что 50% браков все же выдерживается. И это при том, что число людей воцерковленных, то есть пассивно живущих верой и церковью, как в посткоммунистических, так и в западных странах, насколько известно, не привышает 5% всего населения. Так что в какой-то степени мы можем видеть здесь и положительные стороны и не придаваться большому пессимизму.
которому отдаем себя в своей цельности. Требование это кажется жестким, особенно в условиях расшатанных устоев, но оно должно все-таки оставаться как нравственный идеал наряду с другими требованиями нарвственной чистоты и целомудрия, далеко не всегда и не всеми исполняемыми или не всегда исполнимыми из-за ограниченности человеческих сил на пути к совершенству. Но в этом конкретном требовании, которое я упомянул, мы имеем очень яркий пример его осуществления в лице нашего великого богослова, до сих пор не достаточно оцененного праведника Алексея Хомякова. Вообще можно пожалеть (это как раз немножко касается воспитания), что в наших книгах и учебниках мало слов о людях праведных и святых, подвизавшихся именно в семейном подвиге. Может, этот пробел и должен быть восполнен нашими современниками. Был у нас в духовной и благочестивой литературе слишком большой перекос в сторону монашеской праведности и монашеского пути. Известно, что Хомяков дал своей матери обет сохранить свою целостность до брака. Женился он после тридцати лет и был в своей семейной жизни светло счастлив. Стоит только почитать его письма жене.
на земле от райского бытия. Позволю себе привести полученное 48 лет тому назад накануне моей собственной свадьбы поздравление от Татьяны Сергеевны Франк, вдовы знаменитого философа: «Мне хочется сказать тебе несколько слов. Брак — это великое дело. Это как бы монастырь, это — борьба великодушия, смирения, все –на пользу любимого. Это нелегкое дело, но дело, которое приносит огромные плоды. Было бы неправдой сказать, что в моей семье никогда не было размолвок, — мы были бы не люди в таком случае. Но мы прожили в великом счастии». В отличие от разных слоев эмиграции нецерковных или всего лишь околоцерковных, где царил беспорядок, в русском студенческом христианском движении вера и супружеская верность шли бок о бок, казались непринужденной естественной нормой. Нас тогда, более молодых вдохновляла и живила смерть. Я немножко настаиваю на осуществимости брачного союза в христианском духе именно для подрастающего поколения, которое, может быть, и напугано высокими требованиями, и тем, что они видят часто вокруг себя.
любая христианская жизнь, любая христианская судьба. И чем она выше, тем эти искушения и соблазны опаснее. В настоящие дни, когда в моду вошел гедонизм и стремление к легкой жизни, христианский брак является свидетельством, как я нескромно выразился, пророческого служения. Он является знаком высокого призвания человека, созданного Богом для блага на земле и вечного блаженства. Но как всякое свидетельство, должно быть максимально смиренным, чтобы быть услышанным, узнанным миром. Надо остерегаться того, чтобы противопоставлять себя миру, достаточно просто быть, тогда, может быть, какие- то моменты, какие-то лучи от осуществившегося христианского брака проникнут и в мир. Но известно, что чем больше знаешь, тем больше понимаешь, что ничего не знаешь. Так же и в области жизни и этики, и по закону Евангельскому: если даже нами что-то как будто достигнуто, то, на самом деле, еще решительно ничего не достигнуто. И все нужно начинать сначала. Потому пророческое служение брака должно быть максимально смиренным.
|
