Ю. А. Мухин
За годы развития советской историографии наиболее крупный массив публикаций был создан по истории революционного процесса. Однако практически все публикации втискивались в прокрустово ложе схемы, обусловленной утверждением канонов “сталинской школы фальсификаций”. В то же время многолетнее изучение революционной проблематики неизбежно вело к преодолению принципа линеарной поступательности, в том числе формационно-ступенчатой, и объяснению причин революций гораздо более сложными комбинациями факторов.
познания прошлого и в обращении к научному наследию зарубежных и российских мыслителей немарксистских направлений.
Все это дает возможность несколько иначе рассматривать причины революционного взрыва. Прежде всего подчеркнем, что революционеры не создают силы разрушения, а лишь высвобождают их. Революционная ситуация наступает тогда, когда верхи не знают подлинного положения низов - и знать его не хотят, превращая низы в биомассу.
Ключевую роль в революциях играют верхи. Перед взрывом они как бы глохнут, слепнут, теряют чутье, соображение и чувство меры, начинают жить иллюзиями, то есть революциям предшествует помрачение, дисквалифицирующее верхи. За это они затем несут наказание, от которого всем делается намного хуже, в том числе тем, кто расправляется с бывшими верхами.
Для того, чтобы произошла революция, необходимо отчуждение по многим линиям: отчуждение государства от общества, верхов от основной массы, одной социальной группы от другой, человека от человека, производства от цели производства и т. д. Чем сильнее взаимное отчуждение, чем больше линий раскола, чем навязчивее иллюзии, которыми пробавляются верхи, низы и революционеры, тем страшнее и разрушительнее революционный взрыв и тем длительнее и мучительнее возвращение к норме.
Власть долго шла к своей гибели не понимая, не ощущая этого. Обвал произошел для нее внезапно, неожиданно.
среди высших и низших слоев населения больших городов, промышленных и торговых центров России характеризовало сознание и поведение не только профессиональной интеллигенции, но и предпринимателей. Известно заявление председателя Нижегородской ярмарки 1897 г. Оно состояло в том, что, придя на смену паразитическому российскому дворянству, российское купечество стало первым сословием. С середины XIX в. и в развитии рабочего движения имели место четкие проявления “революции в ожиданиях”, выражавшиеся в рабочих конфликтах. Первые признаки кризиса низов показало стачечное движение пролетариата, заметно оживившееся в 1911 г.
Сознание власти характеризовалось неадекватным восприятием ситуации, отсутствием умения элементарнейшего тактического прогнозирования.
Питирим Сорокин, характеризуя состояние царизма и правительства, сформулировал следующие уничижительные оценки: “Атмосфера предреволюционных эпох всегда поражает наблюдателя бессилием властей и вырождением правящих привилегированных классов. Они подчас не способны выполнять элементарные функции власти, не говоря уже о силовом сопротивлении революции” [1].
Ниже выдающийся социолог применяет метод исторических параллелей, сопоставляя крупнейшие, но совершенно несостоятельные политические персонажи двух великих революций: “... Людовик XIV весной и летом 1789 года все еще полагал, что он король, хотя далеко уже не был таковым. Он был лишен власти и славы.
А разве то же самое не повторилось в русской революции? Император Николай был буквальной копией Людовика; императрица Александра Федоровна - копией Марии Антуанетты. А придворные? Разве дряхлый Горемыкин, некомпетентный Штюрмер, сумасшедший Протопопов и ненормальный Вырубов и многие другие не были скопированы с придворного круга Людовика XVI? Ни одного министра здравомыслящего и властного. Перед нашими глазами - целая галерея физических и психических импотентов, бесталанных правителей, женственных и циничных карликов” [2].
[3].
Отсутствие должного качества и уровня руководства, особенно необходимого в условиях кризисного развития, породили такое явление, как министерская чехарда. Она, в свою очередь, была непосредственно связана с властными данными императора. 3 августа 1916 г. Морис Палеолог приводит в своем дневнике слова министра иностранных дел Сазонова, высказанные последним “с выражением глубокой печали: “Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным” [4]. И, наконец, еще одна выдержка из дневника французского посла. 27 ноября: “Не знаю, кто сказал о Цезаре, что у него “все пороки и ни одного недостатка”. У Николая II нет ни одного порока, но у него наихудший для самодержавного монарха недостаток: отсутствие личности. Он всегда подчиняется. Его волю обходят, обманывают или подавляют” [5].
Симптомом морального разложения власти стало и явление распутинщины, напрямую связанное с мистицизмом. П. Н. Милюков писал накануне революции: “... Мистический взгляд на свое призвание, поддерживаемый сплотившимся придворным кружком, окончательно парализовал все другие влияния. Отныне все попытки извне указать царю на возрастающую опасность народного недовольства наталкивались на пассивное сопротивление человека, подчинившегося чужой воле и потерявшего способность и желания прислушиваться к новым доводам. (Ходили слухи, что это состояние умственной и моральной апатии поддерживается в царе усиленным употреблением алкоголя)” [6]. Самое важное, что можно сформулировать на основе анализа высказывания П. Н. Милюкова, - это герметичность сознания власти. На каком-то этапе своего функционирования она становится самодостаточной, ее суждения самоабсолютны, универсальны и единственно верны. Другие мнения недостойны ее внимания.
Множество самых различных сведений и о моральном разложении духовенства. И, пожалуй, одна из главнейших причин этого в том, что церковь превратилась в государственный институт, а православие в государственную идеологию. Многие священники, особенно сельские, опустились. Наконец, вследствие распутинщины нравственный авторитет русского духовенства неуклонно снижался. В этой связи вновь можно прибегнуть к методу исторических параллелей. В эпоху Великой Французской революции распространялось выполненное С. Морешалем стихотворное переложение концовки “Завещания” Жана Мелье (его перевод приписывался А. С. Пушкину):
“Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столба
Кишкой последнего попа
Возникает вполне объективный и логичный вопрос: в чем причины столь долготерпения русского народа. Однозначного ответа пока нет. Однако за последние годы в научной литературе выдвинута интересная версия, заслуживающая внимания. Смысл ее в следующем. Россиянин - это “эпилептоид”, т. е. этнокультурный тип, склонный к замедленной реакции на внешние раздражители, а потому компенсирующий в себе взрывоопасный заряд психической энергии [7]. Врачи знают, что приступы эпилепсии прогнозируемы слабо, гораздо сложнее, чем землетрясения. То есть русский человек может долго терпеть, но прорывает его совершенно неожиданно - русским бунтом, бессмысленным и беспощадным.
Падение монархии предопределил многозначительный природный “случай”: снежные заносы на железных дорогах поставили под угрозу продовольственное снабжение столицы. В результате важным компонентом общественного сознания стало все более и более усиливающееся мнение о том, что эта власть не способна накормить народ. Вопли “Хлеба!” из уст голодных работниц сделали то, чего не смогли сделать представители левых партий, - привести в движение механизм революции.
Восприятие власти в России всегда было сопряжено с иллюзией, что она не даст умереть с голода в чрезвычайных обстоятельствах. Только те российские правители, которые не допускали хлебного бунта в столице, могли спать спокойно. В этой связи подчеркнем еще один важный момент: революции делаются в столицах, и после этого развивается процесс установления новой власти по городам и весям.
Власть спровоцировала подавление базовых человеческих инстинктов, усугубила их, не смогла справиться с ситуацией и сама, войдя в парализовавший все ее составляющие кризис, рухнула, вызвав при этом сожаление лишь у небольшой части общества.
1. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М. 1993. С. 288.
2. Там же. С. 2290.
4. Там же. С. 170
5. Там же. С. 242.
6. Страна гибнет сегодня. М., 1990. С.
7. Касьянова К. О русском национальном характере. М. 1994. С. 125-131, 222, 260.
|
