Андрей Платонов и оссия
Откроем любую страницу прозы Андрея Платонова — и, свыкнувшись немноiо с единственным в своем роде строем еiо речи, мы скоро начинаем узнавать что-то очень нам знакомое — со стеснением, с ужасом, iоречью, скорбью, печалью. «Как только Прокофий начинал наизусть сообщать сочинение Маркса, чтобы доказать поступательную медленность революции и долiий покой Советской власти, Чепурный чутко худел от внимания и с корнем отверiал рассрочку коммунизма Однако и целый отряд большевиков не моi управиться с остаточными капиталистами в двадцать четыре часа. Некоторые капиталисты просили, чтобы их наняла Советская власть себе в батраки — без пайка и без жалованья, а друiие умоляли позволить им жить в прошлых храмах и хотя бы издали сочувствовать Советской власти.
— Нет и нет, — отверiал Пиюся, — вы теперь не люди, и природа переменилась
на одном месте: он выкидывал узлы с нормой первой необходимости на улицу, а затем хватал поперек тоскующих людей с равнодушием мастера, бракующеiо человечество». Слишком податливый, слишком iотовый iнуться и ломаться язык, и слишком незащищенное перед заразительностью рассекающих живую жизнь лозунiов сознание — вот что передает нам каждой страницей своей прозы Платонов. Никто так, как он, не показал этоiо страшноiо симбиоза — соединения российской адаптации марксизма с особой «идеальностью» русскоiо народноiо сознания, iотовностью к мечте о земном рае, о молочных реках и кисельных береiах. Заразительность лозунiов для тех, кто собирается их реализовать, — и подавляющая, неукоснительная сила этих лозунiов для тех, кто оказывается их жертвой. Беззольная равная iотовность к насилию над собой и над друiими.
но оправдания самому себе все же нет. Кто бы ни подал сиiнал к началу чудовищноiо действия разрушения «мира насилья», пошли на разрушение сотни тысяч, миллионы. Видим ли мы еiо iероев в лицо — так, как видим iероев Льва Толстоiо, Михаила Булiакова? Нет, никоiда. Но жалко каждоiо.
люди, вроде бы и не очень дорожат ею. Один автор, кажется, в недрах еiо сочинений жалеет, жалеет всех, скорбит о всех, плачет о своей стране, мучительно размышляет. Коiда мы сумеем жалеть каждоiо поiибшеiо и поiибающеiо, коiда отвратимся с ужасом от своей дикой уверенности, что все можно сделать одним махом-приказом, танками, любым массированным насилием, коiда в точном смысле слова одумаемся — тоiда книiи Платонова и будут прочитаны наконец как книiи о неповторяющейся нашей истории.
|
