(по творчеству А. С. Грибоедова)
Каждый город имеет своих певцов и летописцев, и уж тем более Москва, столица, город с богатым прошлым, многовековыми устоями и традициями. В разное время различные поэты и писатели запечатлели Москву в своих произведениях: ее неповторимый колорит, особый быт, заповедные уголки. Но, пожалуй, никому не удалось так ярко изобразить обитателей Москвы, старой Москвы первой половины XIX века, как это сделал А. С. Грибоедов в своей комедии Горе от ума, поистине бессмертном творении русской классики.
Коренной москвич по рождению, Грибоедов мастерски, с присущей ему выразительностью и простотой языка, описал современную ему Москву, только ей одной свойственный дух и особое внимание он уделил московскому дворянству. Грибоедов очень тонко подметил: На всех московских есть особый отпечаток, вложив эту фразу в уста одного из героев своей комедии, Павла Афанасьевича Фамусова, московского дворянина, закоснелого крепостника старой закалки.
Этот отпечаток есть то особенное, что всегда отличало Москву и москвичей от, скажем, Петербурга и его обитателей. Взять хотя бы, гостеприимство московских жителей:
Кто хочет к нам пожаловать, иди,
Дверь отперта для званых и незваных.
Но комедия, безусловно, не была бы названа предвестником реалистического направления в русской литературе, если бы Грибоедов ограничился изображением только радушия и простоты москвичей. Поражает в тех московских то, что искренности в них практически не увидишь нигде на всем протяжении комедии. Все стремятся к какой-то общепринятой мерке, даже мыслить стараются соответственно образцу. Лишь немногие, в основном сильные мира сего Фамусов, Хлестова могут себе позволить думать и вести себя так, как они того желают и не стремиться к какому-либо стандарту.
Те москвичи, о которых идет речь в Горе от ума, не имеют своей индивидуальности. Особенно ярко это видно на примере княжон Туго-уховских, которые абсолютно безлики: и слова, и взгляды, и мысли у них поразительно схожи; Грибоедов даже не дает им имен, они пронумерованы как бы грубо это ни звучало, но так и есть в действительности. Чужевластье мод обрекает их на поверхностное отношение к жизни, которая для них превратилась в бессмысленное стремление быть не хуже других. Раз в моде благонравье значит, все девицы, как одна, благонравны, Французские романсы вам поют и верхние выводят нотки... вот и весь образ московских барышень.
А что же московские старички? Казалось бы, какие яркие характеры должны быть среди московских старожилов, хранителей традиций прошлого. Но автор разубеждает нас в этом, показывая, что тот же отпечаток безликости лежит и на них:
... а придерутся
К тому, к сему, а чаще ни к чему,
Прямые канцлеры в отставке по уму!
Нет никаких индивидуальностей, все канцлеры без исключений, дряхлеющие над выдумками, вздором и испытывающие суеверный ужас перед словом просвещение.
Конечно, никак нельзя не упомянуть о дамах:
Судьи всему, везде, над ними нет судей...
Присутствовать пошлете их в Сенат!
От дам в странной зависимости находятся мужчины. Они безропотно сложили свои привилегии главы семьи, главы дома и подчиняются воле своих жен, их назойливой опеке и, в частности, мнению всесильной Татьяны Юрьевны. Статус московского жителя обязывает ко многому, а уж если ты московский житель и женат, то не можешь не соответствовать идеалу московских мужей: муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей... Они даже не чувствуют всей унизительности своего положения, не говоря уже о молодых людях, которые мыслить неординарно, по-своему, не умеют или же боятся открыто высказать свое мнение:
В мои лета не должно сметь
Свое суждение иметь.
даже, как резко и метко характеризует это выражение то общество, тот круг людей, к которому и он сам принадлежит.
Вкус, батюшка, отменная манера! самодовольно говорит Фамусов. Да, манера. Манера быть кем угодно, только не собой, скрывать свое настоящее лицо, лицемерить и льстить.
Безликость московских вызывает у искреннего, прямодушного Чацкого желание обличать, срывать маски одну, вторую, третью... Ведь должны же быть души под этими напускными обличьями! Но Чацкий совершает страшное открытие, он поражен, осознав, что живых душ под этими масками нет; тот самый особый отпечаток наложен и на них, на самое сокровенное и живое, что только может быть в человеке. И Чацкий бежит:
Вон из Москвы! сюда я больше не ездок.
Он действительно не может далее оставаться среди тех, кто не живет, а играет свою роль. Для него эта игра противоестественна и неприемлема.
Грибоедов. |
