«лишних людей»). Хотел того писатель или нет, но в его изображении Борис Павлович Райский - это (отчасти) и «бесславный потомок некогда славных отцов» (В. Воровскии). Поэтому, поставив 2-3 вопроса о сходстве Райского с «лишними людьми» (он, как они - без дела и места в обществе, непомерно скучает; на нем печать старости прежде молодости и т. д.) и отличии от них (его не гложет тоска, обостренное сознание бесполезности жизни), мы основное внимание сосредоточим на понижении престижа «лишнего человека» в общественном сознании России 60-х гг.
Испытание молодого человека на rendezvous - устойчивый прием в русской словесности XIX в. Еще Татьяна Ларина упрекала Онегина за сомнительность его поведения, возвышаясь над ним в конце романа. То же мы находим и в «Рудине» И. С. Тургенева. В «Обрыве» несостоятельность Райского Вера обнаруживает каждый день. Сухо и равнодушно останавливает она потоки его красноречия, спасаясь от задрапированного деспотизма кузена. Печорин рассказом о своих страданиях довел бедняжку Мэри до слез. На сетования Райского Вера отвечает:
«А вы эгоист, Борис Павлович! У вас родилась какая-то фантазия - и я должна делить ее, лечить, облегчать: да что мне за дело до вас, как вам до меня?» Райский пребывает в вечном унижении возле женской юбки, ведет себя глупо и назойливо. «Лишний человек» как властелин женщин в лице Печорина превратился в их раба в лице Райского. Печорин хорошо знал силу впечатления, которое он произведет на собеседницу. О планах Райского победить Веру Гончаров пишет: «Была робкая слепая надежда, что можно сделать на нее впечатление, и пропала...»
Все это, конечно, нельзя объяснить только тем, что Онегин и Печорин в качестве Дон Жуанов были искуснее Райского. Они ничего не могли предложить русской девушке, так как бытовое, домашнее, мещанское счастье казалось им недостойным. И они бежали от женщины, погоняемые мыслью о неиспользованных своих силах, увлекаемые призраком какой-то более содержательной жизни. И романтические барышни влюблялись в этих чудаков, страдая от их бегства, но смутно понимая их правоту.
«Вы уверены, что могли бы дать -счастье мне?»
«Я-о боже, боже! - с пылающим голосом начал он - да я всю жизнь отдал бы,- мы поехали бы в Италию - ты была бы моей... женой».
Естественно, этот голубь сизокрылый, буко-лико-эротический молодой человек в глазах русской девушки уже не был ни ангелом, ни демоном, ни наставником - на его руку нельзя было опереться. Он сам ищет такой опоры, сваливая весь груз неразрешенных проблем на хрупкие плечи женщины. «Воспитывайте нас,- декламирует Райский,- честными, учите труду, человечности, добру и той любви, которую творец вложил в ваши сердца,- и мы твердо вынесем битвы жизни и пойдем за вами вслед туда, где все совершенство, где вечная красота». Но эта патетическая тирада отнюдь не возвышает оратора в глазах женщины, и небрежно-снисходительные фразы Веры о Райском (в письме к приятельнице) неизмеримо далеки от боготворящего и страстного письма Татьяны к Онегину. «Он какой-то артист,- сообщает Вера попадье,- все рисует, пишет, фантазирует на фортепьяно (и очень мило), бредит искусством, но, кажется, как и мы, грешные, ничего не делает и чуть ли не всю жизнь проводит в том, что поклоняется красоте, просто влюбчив, по-нашему».
«лишнего человека» в сюжетах Пушкина, Лермонтова, Герцена, Тургенева становится в «Обрыве» одним и единственным. «Социальная слепота» (М. Горький) как свойство «умной ненужности» низкого разряда вполне присуща Райскому, несмотря на экскурс к «униженным и оскорбленным», возникший в его беседе с Беловодовой. Вспомним, что у Онегина «раб судьбу благословил». Было за что. И когда мы вспоминаем пушкинскую строчку «чтоб только время проводить», мы понимаем ее условность. А вот теперь она приняла бы безусловный характер при объяснении филантропии Райского. «Нужна деятельность, - решил он,- и за неимением «дела» - бросался в «миражи»: ездил с бабушкой на сенокос, в овсы, ходил по полям, посещал с Марфенькой деревню, вникал в нужды мужиков, и развлекался также...». Вот уж, действительно, чтоб только время проводить!
«многослойный», о нем трудно сказать «герой времени» и т. п. Недостаточность такого подхода предусматривалась самим автором: «Что-то пронеслось новое в воздухе... В небольших кружках тогдашней интеллигенции смело выражалась передовыми людьми жажда перемен. Их называли «людьми сороковых годов». Райский есть, конечно, один из них и, может быть, что-нибудь и еще». Поскольку границы десятилетий в «Обрыве» выражены неотчетливо (писателя более привлекал общечеловеческий ракурс), мы говорим об индивидуальном своеобразии личности Райского. Оно складывается из того, что, казалось бы, знакомые и частично отмеченные нами черты воплощены в нем в особых сочетаниях, пропорциях и дозировках.
Некоторые литературоведы рекомендуют понимать Райского как законченного романтика, но такая трактовка мне не нравится как со стороны содержания образа-персонажа, так и со стороны беседы об этом аспекте. Учащиеся могут вспомнить лишь Ленского или декабристский романтизм Чацкого. Но Райский далек от того и другого, примыкая ближе к герою первого романа Гончарова Александру Адуеву. Борис не подчиняет свою жизнь теории-идеалу, как это сделал английский поэт-романтик Шелли; его речи лишены гражданской патетики; Кирилову он с обезоруживающей откровенностью говорит, что тело женщины ценит больше, чем ее душу.
«Каменный гость», и молодые люди относятся к этой теме с большим интересом. Открывается также возможность помянуть А. К. Толстого (автора драматической поэмы «Дон Жуан»), который активизировал работу Гончарова над его последним романом и даже перевел для своего собрата по перу стихотворение Гейне «Довольно! Пора мне забыть этот вздор...» (Райский использует его в качестве эпиграфа в романе «Вера»).
«лишнего человека». Гончаров разрабатывает тему донжуанства шире, пытаясь русифицировать этот тип в двух тенденциях - идеальной и грубо материальной, чувственной. Райский возводит красоту в культ, он убежден, что в ней отражаются божественные предначертания, ведущие людей к царству мировой гармонии. Открытие красоты он приравнивает к процессу богопознания. Отсюда отношение к женщине, носительнице красоты, оно созвучно с восприятием ее толстовским Дон Жуаном.
«Кто виноват?» Бельтова, спроецированного на Печорина, - это горделиво-себялюбивая страсть, желающая полного торжества и даже унижения любимой женщины. (Проиллюстрировать это можно, зачитывая реплики из диалогов Райского и Софьи Беловодовой.)
всех подряд - и старух и девочек - в губы. О том, что последним это не очень нравится, свидетельствуют такие детали: маленькая Вера после его поцелуя вытирает губы рукой, а повзрослев, успевает вместо губ подставить брату щеку. Райский - Дон Жуан с точностью до наоборот: не победитель, а побежденный, не столько соблазнитель, сколько соблазняемый. И если донжуанство понимать как своеобразное коллекционирование, то он соблазняем «донжуанками». И они тоже даны в двух разновидностях: платонической (Крицкая) и чувственной (Ульяна).
«Рудин»). Но никто из предшественников Гончарова не создал такой совершенный тип либерального фразера и дилетанта. Поэтому мы считаем возможным поставить вопрос так: похвалой или порицанием окажется для Райского последнее определение?
Само по себе слово «дилетант» с неприятным привкусом. Особенно он ощущается в наше время, когда прежде всего ценится профессионализм. Но если это слово не изымать из культуры прошлого столетия, в нем открывается некий позитив. Из писем и статей Гончарова видно, что он называет в качестве прототипов Райского реальных людей, чей талант не развился в условиях своего рода «художественной обломовщины»: это граф Виельгорский, который «разрешился сочинением одного хорошенького романса», Тютчев, который написал всего десятка два прекрасных стихотворений; автор «нескольких легоньких рассказов» князь В. Ф. Одоевский. «Но ведь есть миллиарды людей,- скажем мы при таком перечислении,- которые и двадцати хороших стихов не написали. А князя В. Одоевского издают и по сей день». (Более того: артистами и художниками «от природы» Гончаров называл И. С. Тургенева, В. Г. Белинского и себя. Но это уже тема следующего урока.) Райский - дилетант не по сути эстетических переживаний (дворовые люди, затаив дыхание, наблюдают через щелку, как он рыдает и хохочет у своих рукописей), а по формам, способам и результатам их воплощений. Иначе сказать, он дилетант не столько со стороны субстанциональной, сколько со стороны функциональной. Гончарова интересует в персонаже не столько художественная профессия, сколько «художественная натура».
«разбудить Софью Беловодову»); всеяден не только в искусстве, но и в жизни. Он вбирает в себя и отражает собой лики почти всех героев: плюрализм Аянова, поклонение античности Леонтия Козлова, идеологический деспотизм Марка и даже вкрадчивую сладкоречивость религиозного проповедника.
И все же, при всех сопутствующих рассуждениях, нам нетрудно выделить в Райском положительные и отрицательные черты. У него живой ум, искренность, широкий эстетический кругозор. По природе своей он честен, добр, благороден, бескорыстен и почти щедр. Однако удручает болтливость Райского и его необязательность. Когда Борис Павлович говорит «непременно», то, как справедливо замечает бабушка, значит ничего не выйдет. (Думается, не без влияния Гончарова А. П. Чехов разовьет это в образе Гаева в «Вишневом саде».) На словах Райский за освобождение крестьян - на деле пальцем не желает пошевельнуть для того. Еще бы! Удовольствие владеть живыми душами, лишившись феодальной жестокости, теплилось бессознательным допущением, охраняя безупречную совесть. И персонаж «охотно спит на мягкой постели, хорошо ест». Демократизм Райского не глубок. Если Онегин толком не знал, чего ему хочется, Печорин, не веря в действенность жертвы, тоже не знает, что ему делать, то Райский, по словам автора, «пока знает, что делать, но не делает». Все время твердит: «дайте мне дела», когда рядом Марк или художник Кирилов, или его друг Леонтий что-то делают.
Райский - это барин с умеренно реформистскими настроениями. Отсюда во многом склад его мыслей и поступков. Он ведет со стариной только домашнюю войну. С губернатором в хороших отношениях. Местное общество презирает, как столичный аристократ ограниченных провинциалов. Интерес его к мужикам мимолетен. Их тяжелая работа, скудная еда его не беспокоят; лохмотья, которыми они покрыты, для него не проблема, а деталь к жанровой картине. Идеалы «добра, правды, гуманности, свободы» - у героя эстетико-отвлечен-ные. Райский верит лишь в «идеальный прогресс», хандрит при мысли о его неосуществимости. Отсюда двойственность его этических, эстетических и социально-политических устремлений. То он кричит: «Я на земле!», то становится сторонником «чистого искусства». От впечатлений жизни, как метко заметил Л. М. Лопшан, он «отделывается», превращая пережитое в сюжеты, освобождая тем себя от нравственной ответственности за поступок.
об отношении Гончарова к центральному герою, найти высказывания Райского о страсти, любви, красоте и творчестве.
в области музыки и живописи, он еще начинающий романист. Гончаров пишет о «коллеге». Он впервые в русской литературе дает развернутый опыт исследования художественного типа мышления. Поэтому четвертый урок я начинаю с вопроса: «Скажите, как относится писатель к главному персонажу?»
Если пауза недоумения становится слишком долгой, я говорю, что есть две точки зрения на этот вопрос. В. Г. Короленко, например, считал, что автор относится к Райскому «с явным пренебрежением». Такое мнение понять можно. Писатель действительно критикует бесплодную барски-дворянскую романтику Райского, его пассивность. Он нелицеприятно изображает недостатки своего персонажа: постоянную экзальтированность, отсутствие целеустремленности, сибаритство. Автор в своем взгляде на жизнь поднялся выше людей, не преодолевших в себе праздной и пустой романтики. Потом зачитываем подготовленную на доске, но до времени прикрытую цитату А. П. Рыбасова: Гончаров «через свою Веру высказал Райскому свой ласковый гнев, радушную досаду и снисходительное отрицание». Прежде чем обосновать большую убедительность второго мнения, я говорю о том, что образ Райского стоил Гончарову много труда, тревоги и душевного напряжения. Возникли трагические недоразумения с И. С. Тургеневым. Человек мнительный, Гончаров полагал, что Тургенев украл у него подготовительные материалы к образу Райского и использовал их, создавая образ скульптора Шубина в романе «Накануне» (1860). Дело шло к дуэли. И лишь третейский суд в составе П. В. Анненкова, А. В. Дружинина и С. С. Дудышкина предотвратил ее. Далее я прошу пересказать или зачитать ребят два-три эпизода, где очевидно отношение автора к поступкам героя: например, сцену неудавшегося напутствия Борисом жены Козлова на стезю добродетели.
Самое же главное, что Райский-alter ego автора по крайней мере в сфере мыслей. Снисходительность к герою вызывается тем, что Гончаров в образе Райского на умонастроение «лишнего человека» 40-50-х гг. наслоил свои консервативные взгляды 60-х гг. Райский проповедует по воле автора теорию «органического развития», исключающую не только революции, но и динамические, радикальные преобразования. Не забудем также, что Райский, как и его создатель, будучи человеком умеренно прогрессивных воззрений, посвятил себя служению искусству. «Пламенное рассуждение Кирилова,- пишет Наталья Старосельская,- мучительные попытки дилетанта Райского обрести себя в искусстве - все это одухотворено мыслями самого писателя: что есть художник? в чем его долг перед искусством и человеком? в чем его историческая роль?» (Здесь, кстати, учащиеся и зачитывают то, что они подготовили дома по этим вопросам.) По мысли Райского, художник призван показать людям, «как они живут, блаженствуют и умирают»... Он должен воплотить также свой идеал, для этого он обречет себя на аскетизм, «встанет бодр, бесстрастен, силен...». На это оказался способен Н. В. Гоголь, сам Гончаров, но Райский - нет. Этот персонаж не в состоянии выдержать груза одиночества: «... везде сон, тупая тоска, цели нет»,- жалуется Райский Вере. Фактически Гончаров трансформировал проблему «лишнего человека», выведя на первый план его психологическую несостоятельность, его «неумение жить» не только в общественном, но и в кругу узком, семейном. Сопоставляя в этой частной сфере автора и его героя, мы высвечиваем творческий аскетизм первого и неспособность на подвижничество второго. На словах Райский был «равнодушен ко всему на свете, кроме красоты». А на деле он и искусство готов был считать чем-то ничтожным перед «сладкими бурями» страсти. Либерально-эстетские фразы прикрывают в Райском его сластолюбивую, дряблую, барскую натуру. |
