Автобиографическая книга Герцена «Былое и думы»
Собственно, воспоминаниями в точном смысле слова «Былое и думы» назвать нельзя: последовательное повествование находим, кажется, только в первых пяти частях из восьми (до переезда в Лондон в 1852 г.); дальше - ряд очерков, публицистических статей, расположенных, правда, в хронологическом порядке. Некоторые главы «Былого и дум» первоначально печатались как самостоятельные веши («Западные арабески», «Роберт Оуэн»). Сам Герцен сравнивал «Былое и думы» с домом, который постоянно достраивается: с «совокупностью пристроек, надстроек, флигелей».
Часть первая - «Детская и университет (1812 - 1834)» - описывает по преимуществу жизнь в доме отца - умного ипохондрика, который кажется сыну (как и дядя, как и друзья молодости отца - напр., О. А. Жеребцова) типичным порождением XVIII в.
в 1840 - 1860-х; с ним вместе Герцен будет потом вести русскую типографию в Лондоне. Оба мальчика очень любят Шиллера; помимо прочего, их быстро сближает и это; мальчики смотрят на свою дружбу как на союз политических заговорщиков, и однажды вечером на Воробьевых горах, «обнявшись, присягнули, в виду всей Москвы, пожертвовать жизнью на избранную борьбу». Свои радикальные политические взгляды Герцен продолжает проповедовать и повзрослев - студентом физико-математического отделения Московского университета.
«Тюрьма и ссылка» (1834 - 1838)»: по сфабрикованному делу об оскорблении его величества Герцен, Огарев и другие из их университетского кружка арестованы и сосланы; Герцен в Вятке служит в канцелярии губернского правления, отвечая за статистический отдел; в соответствующих главах «Былого и дум» собрана целая коллекция печально-анекдотических случаев из истории управления губернией.
Здесь же очень выразительно описывается А. Л. Витберг, с которым Герцен познакомился в ссылке, и его талантливый и фантастический проект храма в память о 1812 г. на Воробьевых горах.
В 1838 г. Герцена переводят во Владимир.
Часть третья - «Владимир-на-Клязьме» (1838 - 1839)» - романтическая история любви Герцена и Натальи Александровны Захарьиной, незаконной дочери дяди Герцена, воспитывавшейся у полубезумной и злобной тетки. Родственники не дают согласия на их брак; в 1838 г. Герцен приезжает в Москву, куда ему запрещен въезд, увозит невесту и венчается тайно.
В части четвертой - «Москва, Петербург и Новгород» (1840 - 1847)» описывается московская интеллектуальная атмосфера эпохи. Вернувшиеся из ссылки Герцен и Огарев сблизились с молодыми гегельянцами - кружком Станкевича (прежде всего - с Белинским и Бакуниным). В главе «Не наши» (о Хомякове, Киреевских, К. Аксакове, Чаадаеве) Герцен говорит прежде всего о том, что сближало западников и славянофилов в 40-е гг. (далее следуют объяснения, почему славянофильство нельзя смешивать с официальным национализмом, и рассуждения о русской общине и социализме).
верил в бессмертие души, - очень характерная черта эпохи); после этого Герцен и решает уехать из России.
«Париж - Италия - Париж (1847 - 1852): Перед революцией и после нее») рассказывает о первых годах, проведенных Герценом в Европе: о первом дне русского, наконец очутившегося в Париже, городе, где создавалось многое из того , что он на родине читал с такой жадностью: «Итак, я действительно в Париже, не во сне, а наяву: ведь это Вандомская колонна и rue de la Paix»; о национально-освободительном движении в Риме, о «Молодой Италии», о февральской революции 1848 г. во Франции (все это описано достаточно кратко: Герцен отсылает читателя к своим «Письмам из Франции и Италии»), об эмиграции в Париже - преимущественно польской, с ее мистическим мессианским, католическим пафосом (между прочим, о Мицкевиче), об Июньских днях, о своем бегстве в Швейцарию и проч.
«Западные арабески» Герцен - явно под впечатлением от режима Наполеона III - с отчаянием говорит о гибели западной цивилизации, такой дорогой для каждого русского социалиста или либерала. Европу губит завладевшее всем мещанство с его культом материального благополучия: душа убывает. (Эта тема становится лейтмотивом «Былого и дум»: см., напр,: гл. «Джон-Стюарт Милль и его книга «On Liberty» в шестой части.) Единственный выход Герцен видит в идее социального государства.
«О справедливости в церкви и в революции». Герцен не соглашается с Прудоном, который приносит в жертву человеческую личность «богу бесчеловечному» справедливого государства; с такими моделями социального государства - у идеологов революции 1891 г. вроде Бабефа или у русских шестидесятников - Герцен спорит постоянно, сближая таких революционеров с Аракчеевым (см., напр., гл. «Роберт Оуэн» в части шестой).
По тону Герцена ясно, что эта тема для него близкая и болезненная.
Завершает пятую часть драматическая история семьи Герцена в последние годы жизни Натальи Александровны: эта часть «Былого и дум» была опубликована через много лет после смерти описанных в ней лиц.
Июньские события 1848 г. в Париже (кровавый разгром восстания и воцарение Наполеона III), а потом тяжелая болезнь маленькой дочери роковым образом подействовали на впечатлительную Наталью Александровну, вообще склонную к приступам депрессии. Нервы ее напряжены, и она, как можно понять из сдержанного рассказа Герцена, вступает в слишком близкие отношения с Гервегом (известным немецким поэтом и социалистом, самым близким тогда другом Герцена), тронутая жалобами на одиночество его непонятой души. Наталья Александровна продолжает любить мужа, сложившееся положение вещей мучает ее, и она, поняв наконец необходимость выбора, объясняется с мужем; Герцен выражает готовность развестись, если на то будет ее воля; но Наталья Александровна остается с мужем и порывает с Гервегом. (Здесь Герцен в сатирических красках рисует семейную жизнь Гервега, его жену Эмму - дочь банкира, на которой женились из-за ее денег, восторженную немку, навязчиво опекающую гениального, по ее мнению, мужа. Эмма якобы требовала, чтобы Герцен пожертвовал своим семейным счастьем ради спокойствия Гервега.)
преследует Герценов жалобами, грозит убить их или покончить с собой и, наконец, оповещает о случившемся общих знакомых. За Герцена заступаются друзья; следуют неприятные сцены с припоминанием старых денежных долгов, с рукоприкладством, публикациями в периодике и проч. Всего этого Наталья Александровна перенести не может и умирает в 1852 г. после очередных родов (видимо, от чахотки).
Пятая часть заканчивается разделом «Русские тени» - очерками о русских эмигрантах, с которыми Герцен тогда много общался. Н. И. Сазонов, товарищ Герцена по университету, много и несколько бестолково скитавшийся по Европе, увлекавшийся политическими прожектами до того, что в грош не ставил слишком «литературную» деятельность Белинского, например, для Герцена этот Сазонов - тип тогдашнего русского человека, зазря сгубившего «бездну сил», не востребованных Россией. И здесь же, вспоминая о сверстниках, Герцен перед лицом заносчивого нового поколения - «шестидесятников» - «требует признания и справедливости» для этих людей, которые «жертвовали всем, что им предлагала традиционная жизнь, из-за своих убеждений Таких людей нельзя просто сдать в архив...». А. В. Энгельсон для Герцена - человек поколения петрашевцев со свойственным ему «болезненным надломом», «безмерным самолюбием», развившимся под действием «дрянных и мелких» людей, которые составляли тогда большинство, со «страстью самонаблюдения, самоисследования, самообвинения» - и притом с плачевной бесплодностью и неспособностью к упорной работе, раздражительностью и даже жестокостью.
После смерти жены Герцен переезжает в Англию: после того как Гервег сделал семейную драму Герцена достоянием молвы, Герцену нужно было, чтобы третейский суд европейской демократии разобрался в его отношениях с Гервегом и признал правоту Герцена. Но успокоение Герцен нашел не в таком «суде» (его и не было), а в работе: он «принялся за «Былое и думы» и за устройство русской типографии».
Автор пишет о благотворном одиночестве в его тогдашней лондонской жизни («одиноко бродя по Лондону, по его каменным просекам, не видя иной раз ни на шаг вперед от сплошного опалового тумана и толкаясь с какими-то бегущими тенями, я много прожил») ; это было одиночество среди толпы: Англия, гордящаяся своим «правом убежища», была тогда наполнена эмигрантами; о них преимущественно и рассказывает часть шестая («Англия (1852 - 1864)»).
От вождей европейского социалистического и национально-освободительного движения, с которыми Герцен был знаком, с некоторыми - близко (гл. «Горные вершины» - о Маццини, Ледрю-Роллене, Кошуте и др.; гл. «Camicia rossa» о том, как Англия принимала у себя Гарибальди - об общенародном восторге и интригах правительства, не желавшего ссориться с Францией), - до шпионов, уголовников, выпрашивающих пособие под маркой политических изгнанников (гл. «Лондонская вольница пятидесятых годов»). Убежденный в существовании национального характера, Герцен посвящает отдельные очерки эмиграции разных национальностей («Польские выходцы», «Немцы в эмиграции» (здесь см., в частности, характеристику Маркса и «марксидов» - «серной шайки»; их Герцен считал людьми очень непорядочными, способными на все для уничтожения политического соперника; Маркс платил Герцену тем же). Герцену было особенно любопытно наблюдать, как национальные характеры проявляются в столкновении друг с другом (см. юмористическое описание того, как дело французов дуэлянтов рассматривалось в английском суде - гл. «Два процесса»).
«Колокола» (1858 - 1862). Автор начинает с того, что описывает неожиданный визит к нему какого-то полковника, человека, судя по всему, невежественного и вовсе нелиберального, но считающего обязанностью явиться к Герцену как к начальству: «я тотчас почувствовал себя генералом». Первая гл. - «Апогей и перигей»: огромная популярность и влияние «Колокола» в России проходят после известных московских пожаров и в особенности после того, как Герцен осмелился печатно поддержать поляков во время их восстания 1862 г.
«Без связи»); здесь описываются впечатления, которые произвели на автора в конце 60-х гг. разные страны Европы, причем Европа по-прежнему видится Герцену как царство мертвых (см. главу о Венеции и о «пророках» - «Даниилах», обличающих императорскую Францию, между прочим, о П. Леру); недаром целая глава - «С того света» - посвящена старикам, некогда удачливым и известным людям. Единственным местом в Европе, где можно еще жить, Герцену кажется Швейцария.
Завершают «Былое и думы» «Старые письма» (тексты писем к Герцену от Н. Полевого, Белинского, Грановского, Чаадаева, Прудона, Карлейля). В предисловии к ним Герцен противопоставляет письма - «книге»: в письмах прошлое «не давит всей силой, как давит в книге. Случайное содержание писем, их легкая непринужденность, их будничные заботы сближают нас с писавшим». Так понятые письма похожи и на всю книгу воспоминаний Герцена, где он рядом с суждениями о европейской цивилизации попытался сберечь и то самое «случайное» и «будничное». Как сказано в XXIV гл. пятой части, «что же, вообще, письма, как не записки о коротком времени?». |
