Добро и зло в романе Булгакова «Мастер и Маргарита»
... Уже в первых... главах романа Булгаков без всякого насилия над нашим воображением сводит рядом высокое и низкое, временное и вечное: допрос прокуратором Иудеи бродяги-философа в голубом хитоне на балконе дворца в древнем Ершалаиме - и смех "какой-то гражданки в лодочке", скользящей по Патриаршим прудам; ужасная смерть Берлиоза - и кот, присевший на остановке трамвая и чистящий себе гривенником усы. То, что автор свободно соединяет несоединимое: историю и фельетон, лирику и миф, быт и фантастику, - создает некоторую трудность при определении жанра книги...
... Ее можно было бы, вероятно, назвать комической эпопеей, сатирической утопией и еще как-нибудь иначе...
Булгаков обнаруживает подлинные чудеса и мистику там, где их мало кто видит - в обыденщине, которая порой выделывает шутки постраннее выходок Коровьева. Это и есть основной способ, основной рычаг булгаковской сатиры, фантастической по своей форме, как сатира Щедрина, но оттого не менее реальной в своем содержании...
Целый сонм бытовых чудес и феноменов житейской мистики подмечает иронический взгляд Булгакова в тех достойных сатиры явлениях действительности, которые связаны с недоверием, страхом, подозрительностью и иными психологическими следствиями нарушений законности, отмеченных нашей памятью о 1937 годе. Приметы этого времени ненавязчиво разбросаны там и тут по страницам книги Булгакова...
В Воланде, каким он написан Булгаковым, явствен мотив деяния, протеста против рутины жизни, застоя, предрассудков...
на четыре дня гулять и безобразничать в столице?
"совершенно явственной чертовщиной, да еще с примесью каких-то гипнотических фокусов и отчетливой уголовщины...". Одни погибли, другие натерпелись страху, третьи оказались в сумасшедшем доме, но нельзя сказать между тем, что наказания эти пали на головы вовсе безвинных жертв. Напротив, почти всегда читатель воспринимал их как должное. Они смущали резкостью и легкостью расправы, как будто дьявол, обремененный своим всемогуществом, не всегда умел рассчитать силу удара, но в общем-то отвечали естественному чувству справедливости. И едва ли не после каждой проделки Воланда читатель, улыбнувшись, мог сказать про себя: "И поделом!" Потому что все пострадавшие в этой необыкновенной истории из-за происков нечистой силы пострадали, кажется, не совсем зря...
нравов...
В самом деле, что значит в применении к Воланду слова: "вечно хочет зла"? Это значит, что Воланд воплощает в себе стихию сомнения, отрицания, скептицизма - свойства, кстати говоря, вовсе не одиозные для Булгакова-сатирика. Но какой смысл имеет тогда признание, что, даже пожелав зла, он "вечно совершает благо"? А тот, что в контраст к холодному и наглому Мефистофелю зло для героя Булгакова (теперь уже, кажется, можно назвать так Воланда) - не цель, а средство, средство справиться с людскими пороками и несправедливостью. Воланд разбивает рутину жизни, наказывает подлость и неблагородство, унижает прохвостов, мелких и грязных людишек - плутов, мошенников, наушников, приобретал, и оттого самым парадоксальным и непредвиденным для читателя образом выступает в конечном счете: едва ли не слугою добра.
Мастер для Булгакова - больше, чем писатель. Слово это объемно, оно гулко отзывается разными оттенками смысла. В нем слышно уважение к образцовому умению, совершенному владению ремеслом. Есть в нем и оттенок посвященности, служения некой высшей духовной задаче, начисто чуждой той праздной жизни возле (разрядка автора. - Э. Б.) искусства, какуй ведут литераторы за столиками "Грибоедова" или в коридорах Массолита. В каком-то смысле мастером можно было бы назвать и Иешуа...
Презрение к жалкой суете и тщеславию, гордость своей задачей, сознание того, что добрая и смелая человеческая мысль никогда не погибнет и не угаснет, восхищают нас в мастере. Непрерывна нить духовной культуры, настоящее связано с прошлым бесконечной цепью, и стоит, как говорил Чехов, дотронуться до одного ее конца, как дрогнет другой.
Ближе вглядываясь в мастера, мы найдем в нем черты, родственные Иешуа: верность убеждениям, неумение, даже вопреки затаенной робости и страху, скрывать правду, внутреннюю независимость, так сильно вредящую его личному благополучию. Подобно бродяге из Галилеи, мастер чутко откликается на человеческое страдание, боль...
в то, что всякий человек добр и надо забывать людям любую обиду. Оттого, наверно, он, рассказавший нам о бесконечной доброте Иешуа, сам находит себе покровителя и заступника в могущественном дьяволе - Воланде...
... Пора отметить то общее, что сближает многоразличные и на первый взгляд автономные пласты повествования. И в истории московских похождений Воланда, и в Духовном поединке Иешуа с Понтием Пилатом, и в драматической судьбе Мастера и Маргариты неумолчно звучит один объединяющий их мотив: вера в закон справедливости, правого суда, неизбежного возмездия злу.
заключена большая моральная сила, но есть в ней и какая-то трогательная в своей наивности беспомощность. Верно, многое надо было пережить и во многом отчаяться, чтобы призвать на помощь сатану и сделать Воланда с его шайкой добрым разбойником наподобие Робин Гуда.
Справедливость в романе неизменно празднует победу, но достигается это чаще всего колдовским, непостижимым образом...
И тот же закон справедливости, воздаяния за добро и зло неукоснительно торжествует в стародавней истории Иешуа Га-Ноцри. Булгакову показалось мало, чтобы предатель Иуда казнил сам себя, повесившись на смоковнице, и, вразрез с версией Евангелия, он убивает его с помощью подосланных Пилатом наемных убийц. Слишком большой честью для Иуды было бы разрешить предателю раскаяние и самоубийство, внушенное угрызениями совести. Зато Понтия Пилата автор накажет бесконечной мукой, заставив две тысячи лет терзаться бессонницей, головной болью и пыткой вечного воспоминания о той роковой минуте, когда он выдал палачам Иешуа. Пусть же теперь трусливый властитель Иудеи посидит и покорчится в своем каменном кресле на безрадостной плоской вершине, видя всегда перед глазами невысыхающую лужу - то ли пролитое когда-то неловким рабом вино, то ли напоминание о невинной крови Иешуа - и ничего на свете не желая более, чем прекратить эту пытку вечности...
В законе справедливости, трубадуром которого выступает дьявол, есть, впрочем, одна сторона, неприятная ему самому. Воланд ставит правилом своей деятельности возмездие, воздаяние, но совершенно глух при этом к идее милосердия. А между тем без милосердия, как и без возмездия, убежден Булгаков, не может жить в мире справедливость. И женскому сердцу Маргариты дано в романе выразить эту мысль... |
