«Я в лес бежал из городов...» было опубликовано в 1902 году в «Тифлисском листке», а первая книга стихов «Путь конквистадоров» - в 1905 году. С тех пор поэтические сборники следовали один за другим: 1908 год - «Романтические цветы», 1910 год «Жемчуга», 1912 год «Чужое небо», 1916 год «Колчан», 1918 год «Костер», «Фарфоровый павильон» и поэма «Мик», 1921 год - «Шатер», «Огненный столп».
«Темно-зеленая, чуть тронутая позолотой книжка, скорей даже тетрадка Н. Гумилева прочитывается быстро. Вы выпиваете её, как глоток зеленого шартреза», - писал Ин. Анненский в своей рецензии на «Романтические цветы».
Однако каждая публикация Гумилева резко критиковалась современниками. Так, Вяч. Вс. Иванов рекомендовал читателям не обставлять знакомство с ним «академически, в хронологическом порядке первых сборников, которые могут только от него оттолкнуть...». Он предлагает сразу открыть «Огненный столп», начиная разговор непосредственно с «Заблудившегося трамвая» - самого знаменитого стихотворения книги, и в дальнейшем останавливаясь исключительно на позднем Гумилеве, его связях как с русской, так и с мировой культурой.
Интересно, что стихотворение «Заблудившийся трамвай» содержит не только пророчество о собственной смерти («Голову срезал палач и мне»), но, возможно, и предвидение обстоятельств своего «дела». Тема Машеньки, Гринева и Императрицы («Как ты стонала в своей светлице, я же с напудренною косой шел представляться Императрице и не увиделся вновь с тобой») вводит в стихотворение мотив обвинения в участии в замыслах бунтовщиков. Обвинения, которое уже никто не в силах отвести.
подробно разбирая совпадения между этими двумя поэтами, Иванов почему-то оставляет в стороне полемику между ними, в последние годы особенно напряженную. И интересную читателям прежде всего потому, что именно в этой полемике Гумилев обретает отчетливый гражданский темперамент, в чем ему принято с легкой руки того же Блока - решительно отказывать.
это несогласие выплескивалось не только в прямые, спонтанно вспыхивающие споры, о которых в один голос вспоминают современники, но и в стихи, потом составившие «Огненный столп». Например, гумилевское «Шестое чувство» непосредственно сталкивается с блоковской статьей «Крушение гуманизма»: и у Блока, и у Гумилева речь идет о возникновении «новой человеческой породы», и у того, и у другого - о рождении «человека - артиста». Однако сама операция мыслится абсолютно по-разному. Если у Блока это кровавый, революционный акт, то у Гумилева - длительный эволюционный процесс: «Так век за веком скоро ли, Господь?..». И если у Блока все творится острым «ножичком» двенадцати, то у Гумилева соответственно деликатным «скальпелем природы и искусства».
Гумилев был приверженцем идей акмеизма (от греч. akme высшая степень чего-либо, цветущая сила) - течения в русской поэзии 1910-х гг. Акмеизм провозгласил освобождение поэзии от символистских порывов к «идеальному», от многозначности и текучести образов, усложненной метафоричности, возврат к материальному миру, предмету, стихии «естества», точному значению слова. Этому течению присущи модернистские мотивы, склонность к эстетизму, камерности, поэтизации чувств первозданного человека. Приверженцами акмеизма были также С. Городецкий, М. Кузмин, ранние А. Ахматова, О. Мандельштам.
Символизм, сторонником которого был А. Блок, представляет собой направление в европейском и русском искусстве 1870-1910-х гг., сосредоточенное преимущественно на художественном выражении посредством символа (как многозначно-иносказательного и логически непроницаемого образа) и идей, находящихся за пределами чувственного восприятия. Главные представители символизма в литературе А. Белый, Вяч. Иванов, Ф. Сологуб.
«старого» мира, «обескрылевшего и отзвучавшего», а потому и подлежащего уничтожению, то у Гумилева все объясняется (и извиняется) как раз «молодостью» мира, не реализовавшего еще своего потенциала и требующего в силу этого терпенья и труда.
В «Чужом небе», самой своей акмеистской книжке, воодушевленно утверждая собственный поэтический характер, тщательно выстраивая систему координат, четко определяясь в симпатиях и антипатиях, Гумилев находит силы на мгновение остановиться. Остановиться в разгаре этих хлопот, чтобы задуматься о правомерности только что рожденного лирического героя - «сильного, злого, веселого». Правомерности с точки зрения традиции, не литературной, конечно, а христианской. Стихотворение «Отрывок» («Христос сказал: убогие блаженны, завиден рок слепцов, калек и нищих...») отражает эти раздумья. Резко выделяясь медлительной, тяжелой интонацией на фоне брызжущих весельем стихов «Чужого неба», стихотворение как бы дает толчок той незаметной поначалу, но неуклонной переориентации, что происходит в поэзии Гумилева.
Цветение не только плоти, но в первую очередь духа («Расцветает дух, как роза мая, как огонь, он разрывает тьму, тело, ничего не понимая, слепо повинуется ему») будет все более занимать поэта, становясь темой многих поздних стихов, в одном из которых Гумилев непосредственно приходит к церковным дверям:
«Я дверь толкнул. Мне ясно было,
Так может мертвый лечь в могилу,
Так может сын войти к отцу...»
Приходит тогда, когда Блок от церковных дверей, по сути, уходит, утверждая в «Крушении гуманизма», что «музыка», явственно им различимая, «противопо-ложна привычным для нас мелодиям об истине, добре и красоте». То есть как раз тем мелодиям, которым с волнением Гумилев внимает в «евангелической церкви»:
«А снизу шум взносился многий,
То пела за скамьей скамья,
Читавший книгу Бытия.
Теперь навек обретена».
«мелодиям» Гумилев внимал и раньше. Ими определялось неустанное движение его поэтического характера, та «смена душ», о которой говорится в стихотворении «Память». Ими же исподволь внушено и представление о человеческой и поэтической миссии:
«Я - угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле,
Я возревновал о Славе Отчей,
Как на небесах, и на земле».
И это образ, образ «храма, восстающего во мгле», видится прямой альтернативой той разрушительной стихии, которую восславил Блок. Внимательное чтение гумилевских сборников убеждает, что поэт имел сложившуюся концепцию русской и европейской жизни, в отсутствии которой упрекал его А. Блок в своей антиакмеистской и антигумилевской статье «Без божества, без вдохновенья» (1921). Концепция Гумилева, однако, расходилась с общесимволистской. Чтобы это понять, достаточно сопоставить «Итальянские стихи» Блока с «итальянскими» стихотворениями Гумилева, вошедшими в состав его сборника «Колчан» (1916). Даже удивительно, как одна и та же реальность - Италия начала века (Блок посетил ее в 1909, а Гумилев - в 1912 году) - по- разному отозвалась в стихах двух поэтов.
Того, чего больше всего боялись, чего не хотели и все-таки обнаруживали в России символисты ее стремительное «обуржуазивание», особенно явственное в больших городах, как раз этого-то и не видит Гумилев. В его поэзии вообще нет русских городов, даже их названий. Города как бы остались для него в Европе - и их он охотно перечисляет в самих заглавиях стихов: «Рим», «Венеция», «Неаполь», «Генуя», «Болонья». Можно встретить в его стихах упоминание о Берлине, Париже, Константинополе, даже об Аддис- Абебе, а вот о Москве или Петербурге - нельзя. В гумилевской России одни только «тихие углы», где идет, а вернее, стоит неподвижная, тусклая жизнь. |
