«жизнестроения», Блок, поэт революционно активной эпохи, не оставил мыслей о высокой миссии искусства. Однако теперь он видит эту миссию, во- первых, в познавании глубинных основ жизни и главное -путей истории. «При всей нашей слабости и безмолвии, подкрадывание двенадцатого года к событиям отмечается опять-таки дневнике в литературе». Связь искусства с ощущением подземного хода истории для Блока особенно важна: «Мы на стенах читаем строки». В 1910-х годах Блок вновь резко отрицает «мистическое шарлатанство» символистов начала века и избегает ответственного слова «пророк» («Не называйте поэтов пророками, потому что этим вы обесцените великое слово»).
«пророка» от символистского, - необходимость для художника учиться в жизни. Но высокий смысл искусства Блок, совсем отходя от символистской эстетики, находит в ином. Из дневниковых записей выясняется, что для искусства необходима нравственность: «искусство связано с нравственностью». Это и есть «фраза», проникающая в произведение («Розу и Крест», так думаю иногда я )». Это «тайное» знание проникает не только в «розу и крест», но и во все творчество Блока 1910-х годов. Его мысли о необходимости для каждого современника знаний об исторической необходимости возмездия («возмездие», цикл), о долге («соловьиный сад», «Роза и Крест») и высокой героике подвига(«На поле Куликовом», «Ямбы») не только еще раз свидетельствуют о воздействии на Блока демократизма XIX в.
«мистическим», «небесным», целям. В Октябрьской революции Блок увидел торжество музыки - не искусства звукосочетаний, а той не поддающейся строгим определениями музыки, под которой он понимал первооснову и сущность бытия. Вскоре наступает 1918 год - год новой эры в истории России и Блока. В первые январские дни Тревога в Петрограде достигает крайнего напряжения. Город покрывается эсеровскими плакатами, призывающими всех выйти на улицы и провозглашающими: «Вся власть учредительному собранию!». На улицах метель. На безлюдных, темных улицах помело глубокие сугробы. Ударил сильный мороз.
Ветер, ветер
«Вся власть Учредительному собранию!
«Двенадцать « 8 января - и писал весь день. В его записной книжке под этим числом записано:
«Внутри дрожит».
«Мои «Двенадцать « не двигаются».
«Люди и нелюди» и «Неприличия», а затем и стихотворение «Все это было, кажется, в последний....» На получение его Блок сначала пробует ответить письмом. Он упрекает Гиппиус в пристрастной оценке событий. Однако, не отправив письма, он отвечает Гиппиус в стихах.
Разумеется Блок встречался в Петрограде с рядом писателей - символистов или с людьми, в той или иной степени к символизму близкими. Но все эти встречи носили чисто официальный характер. В годы революции особенно явно выступает на первый план общая отчужденность поэта от символизма, как безнадежно далекого и мало интересного прошлого. Таково, например, отношение Блока к Бальмонту, уже в середине 1900-х годов глубоко его разочаровавшему. Более сложны, противоречивы и не совсем относятся только к памяти о прошлом чувства Блока к А. Белому и Вяч. Иванову. Белый 1918 года, близкий к «стихийнической» стороне блоковского принятия Октября, явно ищет новых связей с Блоком. Его письмо от 17 марта полно прежнего «трепета» в отношении к блоковскому творчеству. В ответном письме Блок напишет: «Твое письмо меня очень поддержало». Он заранее, так же попросит Белого не пугаться «Двенадцати». Мнения двух поэтов в 1918 были более близкими не раз сравнивали между собой «Двенадцать» и «Христос воскрес!» Белого. И все же пропасть между Блоком и Белым, которую вырыли их личные конфликты и особенно 1917-1918гг, оказалась непреодалимой. Виноге поэты оказываются слишком далекими друг от друга. Так во время одного из приездов Белого в Петроград, Блок заходил к нему в отель «по делу»: «Дела и ничего не вышло», - констатирует Блок. С Вяч. Ивановым духовные пути Блока в эти годы тоже перекрещиваются. В начале 1918г. Иванов порвал отношения с Блоком. Но постепенно их позиции сближаются. Блоку безусловно Были близки некоторые идеи Вяч. Иванова: пафос истории, культуры, памяти.
духовных связей Блока с символистами - от окончательных разрывов (З. Гиппиус, Мережковский) или постепенного отхождения (Р. В. Иванов - Разумников) до превращения контактов в чисто бытовые (Е. Иванов), деловые (В. Зоргенфрей) или ничего, «специфически символистского» в себе не заключающие (К. Чуковский, А. Волынский и др. ). Даже в случае сохранения известной объективной общности позиции(А. Белый, В. Иванов), она уже не может стать основой для сколько-нибудь серьезных и важных контактов. Символизм и символисты для Блока революционных лет -только прошлое. Да, Блок принял революцию. Он видел в ней свет, новые возможности. И писать он стал по-новому. Мир Блок воспринимает предельно напряжено, героически, в полной готовности гибели во имя революции.
Отсюда - рост героико-романтических черт мировосприятия и времени. Оно соединяется с ростом своеобразной тяги к «реализму», Блок хочет писать правду о себе, своих современниках и своем времени. Например, текст «Двенадцати» насыщен реалиями и намеками на жизнь Петрограда 1917-1918 годов. Да и вообще «Двенадцать» - противоречивое произведение. В одном из писем Блок напишет: «Я чувствую временами глухую травлю; чувствую что есть люди, которые никогда не простят мне « Двенадцати»; но, с другой стороны, есть люди, которые (совершенно неожиданно для меня) отнеслись сочувственно и поняли, что я ничему не изменил «. После смерти Блока, Маяковский пишет: «Помню, в первые дни революции проходил я мимо худой, согнутой солдатской фигуры. Меня окликнули. Это был Блок. Спрашиваю: «Нравится? « - «Хорошо», - сказал Блок, а потом прибавил: «У меня в деревне библиотеку сожгли». Вот это «хорошо» и это «библиотеку сожгли» было два ощущения революции, фантастически связанные в его поэме «Двенадцать». Одни прочли в этой поэме сатиру на революцию, другие - славу ей. Это объединение двух различных мнений в единое произведение - и есть Александр Блок. В поэме он без прикрас показал весь ужас революции, ее ошибки. Но в то же время он оставил для себя надежду, что все улучшится, что люди поймут свои ошибки и не повторят их. К сожалению, этого не произошло. После разрыва с самими символистами, Блок меняет свой взгляд и на символизм. В статье «Владимир Соловьев и наши дни» Блок называет идейного учителя символистов 1900-х годов «духовным носителем и вестником тех событий, которым надлежало развернуться в мире».
Ученики Соловьева унаследовали от него это чувство будущего и Блок считает себя обязанным от лица « соловьевцев»1900-х годов «указать на то (...) что самое начало столетия было исполнено существенно новых знамений и предчувствий». Поэтому главное, что подчеркивает Блок в Вл. Соловьеве и его учениках, - это «страшная тревога, беспокойство, способное довести до безумия». Однако Блок горько и решительно сознается, что русский символизм не исполнил задуманного. Распад символизма, решительно относимый теперь к сравнительно далекому прошлому (конец 1900-х начало 1910-х годов), Блок объясняет причинами идейными: «Писатели, соединившиесяпод знаком «символизма», в то время разошлись между собой во взглядах и миросозерцаниях». Это - известная ситуация «кризиса символизма», когда «Брюсов и его соратники пытались вдвинуть философское и религиозное течение в какие -то школьные рамки».
«Храм «символизма» опустел, сокровища его бережно унесли с собой немногие: они и разошлись молчаливо и печально по своим одиноким путям». Блок, очевидно, причисляет себя к тем, кто «бережно унес» и «продолжает хранить» наследие символизма XX в. Но крах символизма для него самого как целого очевиден. Блок не оставил целостных размышлений о причинах гибели направления, но в его статьях и рецензиях разбросаны важные замечания о том, что именно в наследии символизма губительно. Это - и «яды» индивидуализма, и недосказанность, не выраженность многих важнейших сторон символизма. Это и язык символизма. Его Блок считает, с одной стороны, могучим средством познания мира, с другой, однако, он подчеркивает, что язык этот «условен и непитателен» : отвлекаясь от реального, он представляет «не людей, а некие собирательные существа». |
