Традиции и новаторство в стихотворении А. А. Блока
"В октябре", вошедшее в цикл "Город". Стихотворение, состоящее из десяти строф, условно можно разделить на три части (строфы 1-4, 5-9 и 10). Первые четыре строфы - это картина, увиденная в окно:
Открыл окно. Какая хмурая
Столица в октябре!
Забитая лошадка бурая
Гуляет во дворе.
Снежинка лёгкою пушинкою
Мотает на юру.
Жилось легко, жилось и молодо -
Прошла моя пора.
Дрожит среди двора.
Всё, всё по-старому, бывалому,
Лошадке и мальчишке малому
Не сладки холода.
Описанная картина имеет адрес - "столица", то есть перед нами не безымянный городской, а конкретный петербургский пейзаж. Однако если мы выделим в нём ряд ключевых образов:
забитая лошадка бурая...
снежинка лёгкою пушинкою...
мальчик, посинев от холода,
дрожит среди двора, -
то сквозь черты городского осеннего пейзажа перед нами всё явственнее начнут проступать черты другого, знакомого с детства, но не осеннего, а зимнего, и не городского, а деревенского пейзажа. Это хрестоматийное описание зимы из пятой главы "Евгения Онегина", начиная от слов "Зима!.. Крестьянин торжествуя... ", и далее с рядом памятных ключевых образов:
Его лошадка, снег почуя...
Бразды пушистые взрывая...
Причём у Пушкина это тоже картина, увиденная в окно:
Проснувшись рано,
В окно увидела Татьяна...
Конечно, в сравнении с пушкинским описанием описание Блока представляет существенно редуцированную картину. Каждого образа тут коснулась своя убыль, и в целом всё претерпело заметный ущерб: обильные "бразды пушистые" уменьшились до снежной "пушинки", порхающей на ветру; дворовый мальчик, которому от холода было не только "больно", но и "смешно", лишился чувства радости и превратился в дрожащего мальчишку, которому "не сладки холода"; даже "лошадка" и та убавила свой ход и уж не "плетётся рысью как-нибудь", а просто "гуляет во дворе". Однако между двумя картинами существует связь, как между двумя звеньями одной цепи, пространственно удалёнными друг от друга.
программе 10-го класса, подробно изучались лирика Некрасова и роман Достоевского "Преступление и наказание". Образ "забитой лошадки" закономерно вписывается в рамки "петербургской" темы, представленной этими писателями, и отсылает нас сразу к двум знакомым источникам - поэтическому и прозаическому. У Некрасова это стихотворение "До сумерек" из петербургского цикла "О погоде":
Под жестокой рукой человека
Чуть жива, безобразно тоща,
Надрывается лошадь-калека,
Непосильную ношу влача.
Вот она задрожала и стала.
"Ну!" - погонщик полено схватил
"Преступление и наказание" в первом из трёх символических снов Раскольникова. То, что сон Раскольникова создан на основе стихотворной сцены Некрасова, хорошо показал В. Я. Кирпотин в своей работе "Разочарование и крушение Родиона Раскольникова"1, и этот материал активно использовался нами при изучении "Преступления и наказания". Тогда же мы отмечали, что Достоевский подхватывает и некрасовское слово "клячонка", хотя в его авторской речи встречаются и другие: "кляча", "кобылёнка", "лошадёнка". Теперь же, вновь возвращаясь к известному тексту, отметим такую его особенность: в сознании и речи Раскольникова, видящего себя во сне семилетним мальчиком, избиваемая до смерти лошадь будет названа только так, как сначала у Пушкина, а потом у Блока: "лошадка". Страшная сцена из "Преступления и наказания", где семилетний "бедный мальчик" оказывается рядом с "бедной лошадкой", в результате чего возникает определённое сопряжение этих образов, глубоко символична и необычайно сильна по художественному воздействию. Блоковская картина лишена остроты трагизма Некрасова и Достоевского, но и у Блока, наверное, не случайно "дрожащий", несчастный мальчик оказывается рядом с "забитой лошадкой", и оба эти образа объединяются единым сострадающим отношением к ним автора:
Не сладки холода.
анализе этой части стихотворения можно считать строку "Всё, всё по-старому, бывалому", предполагающую определённый поэтический опыт читателя.
"Хорошее отношение к лошадям", следующее традициям отечественной классики, с вызывающей авангардистской формулой из "Левого марша": "Клячу истории загоним", призванной выразить новые ритмы и новые смыслы современности.)
После сделанных сопоставлений трудно представить себе, что в выстраиваемой нами пушкинско-блоковской цепи может оказаться звено с иной эмоциональной тональностью, чем у Некрасова или Достоевского. Однако в творчестве А. П. Чехова, например в рассказе "Не в духе" (1884), находится вариант не драматической, а юмористической трансформации пушкинского отрывка. Конечно, рассказ, что называется, "непрограммный", но тем интереснее он воспринимается в классе, а обойти его вовсе - значит обеднить представление о многогранности литературного процесса и подогнать его под одностороннюю тенденцию. В чеховском рассказе герой, становой пристав Прачкин, впервые в жизни слышит пушкинские строки и комментирует их в соответствии со своим жизненным опытом и плохим настроением после карточного проигрыша:
"- "Зима... Крестьянин, торжествуя... - монотонно зубрил в соседней комнате сын станового, Ваня. - Крестьянин, торжествуя... обновляет путь... "
- "Торжествуя... "" - размышляет невольно слушающий пристав. - "Влепить бы ему десяток горячих, так не очень бы торжествовал. Чем торжествовать, лучше бы подати исправно платил...
"Его лошадка, снег почуя... снег почуя, плетётся рысью как-нибудь... "" - слышит далее Прачкин и не может удержаться от замечания:
"- Ещё бы она вскачь понеслась! Рысак какой нашёлся, скажи на милость! Кляча - кляча и есть...
- "Вот бегает дворовый мальчик... дворовый мальчик, в салазки Жучку посадив... "
- "Ему и больно и смешно, а мать грозит... а мать грозит ему в окно... "
- Грози, грози... Лень во двор выйти да наказать... Задрала бы ему шубёнку да чик-чик! чик-чик! Это лучше, чем пальцем грозить... А то, гляди, выйдет из него пьяница... Кто это сочинил?" - в конце концов не выдерживает Прачкин.
"- Пушкин, папаша.
"
Особый эффект ситуации в том, что брюзжащий Прачкин, абсолютно не сознавая этого, в сущности, постоянно остаётся в кругу классических литературных образов. Крестьянская "лошадка", воспринимаемая им как "кляча - кляча и есть", это уже знакомая нам безответная страдалица, вырванная из пушкинской идиллии и перенесённая в Петербург Некрасова и Достоевского, - дотерпевшая, дотянувшая во всех смыслах слова до скончания века и даже дальше, до времени Александра Блока. Точно так же и блоковский мальчик, мёрзнущий посреди петербургского двора, - это тот самый резвый шалун, который уже сполна получил от жизни своё "чик-чик! чик-чик!" под шубёнку и из которого - может быть, правда Прачкина - в самом деле выйдет разве что пьяница...
Обычно здесь закономерно возникает вопрос: а может быть, литературная ситуация и не может жить иначе, чем растрачивая себя с течением времени и неизбежно искажаясь едва ли не до утраты первоначального смысла, как это происходит в чеховском рассказе? Но другие примеры говорят об обратном, подтверждая представление о традиции как о явлении многомерном. Старшеклассникам, частично знакомившимся в предыдущих курсах с творчеством И. С. Шмелёва, можно привести отрывок из его очерка "Как мы открывали Пушкина" (1926). Очерковые воспоминания Шмелёва относятся к 80-м годам XIX века, то есть к тому же времени, когда и чеховский герой пытался сделать себе доступным пушкинский текст. Но в творческой памяти Шмелёва пушкинская картина совместилась с личным опытом мемуариста и сохранилась во всей её идиллической первозданности.
"Онегина": "Всё - знакомо: дровни-тростянки, по первому снегу неслышно выплывающие рысцой из наших ворот... "бразды пушистые", взрываемые полозьями по снеговой целине, через весь двор к воротам; мёрзнущие в старых рукавичках пальцы, и грозящее мне лицо в окошке: домой!"3 Воспоминания об идиллии не исказились у Шмелёва с течением десятилетий: минула уже четверть нового, ХХ века, когда приведённый отрывок был написан и помещён в цикл под названием "Душа Родины". И в изменившейся реальной ситуации Шмелёв мог бы сказать о себе, подобно известному пушкинскому герою: "Я гимны прежние пою".
Что касается Блока, то его стихотворение "В октябре" вызывает в памяти блоковское же сравнение с "отзвуком забытого гимна". Исходное пушкинское начало, представленное здесь в первых четырёх строфах хотя и редуцированно, но вполне ощутимо, в последующих пяти строфах резко перебивается сменяющими его новыми мотивами:
Загнали на чердак.
И вышел мой табак.
А всё хочу свободной волею
Свободного житья,
Хоть нет звезды счастливой более
С тех пор, как запил я!
Давно звезда в стакан мой канула, -
И вот душа опять воспрянула:
Со мной моя звезда!
Вот, вот - в глазах плывёт манящая,
И крылья будут мне!
И даже всё моё имущество
С собою захвачу!
Познал, познал своё могущество!..
Вот вскрикнул... и лечу!
Появляется внятное "я" - то есть образ лирического героя. ("Раскрыл окно" в первой части - ещё неясно: то ли жест самого героя - "я", то ли кого-то из персонажей - "он".) Взгляд лирического героя отрывается от заоконного пространства, сосредоточивается на себе. Возникает тенденция своеобразной материализации героя: конкретизируется его собственное пространство - "чердак", личные вещи - "табак", "стакан". Однако всего этого недостаточно, чтобы образ обрёл плоть и кровь. Основное внимание фокусируется на внутреннем состоянии лирического героя, его "душе" и желаниях. В противоположность зримой картинности пейзажа в первой части стихотворения, картина душевной жизни героя складывается как череда невнятных видений, рождаемых распаляемым воображением.
По первому впечатлению эти видения воспринимаются как хаотичные и бессистемные. Однако при перечитывании довольно быстро обнаруживаются смысловые закономерности, что в итоге даёт возможность говорить о присутствии в этой части внутреннего сюжета:
Загнали на чердак...
2) экспозиция - состояние душевной безнадёжности:
... нет звезды счастливой более...
3) завязка - момент душевного пробуждения:
Со мной моя звезда!
4) развитие действия - надежда на будущее:
Познал, познал своё могущество!..
Проделать такой анализ полезно во всех отношениях: это и ненавязчивый тренинг по элементам композиции, и важный этап постижения смысла произведения. Кроме того, в результате такой работы подготавливается почва для "провокационного" вопроса: а не скрыт ли и в этой части стихотворения хорошо знакомый нам пушкинский сюжет? И не без оснований может показаться, что характерная выделенная структура: жизнь без надежды - сон души - душевное пробуждение - восторженное принятие бытия - обращена к известному пушкинскому шедевру, посвящённому А. П. Керн:
В томленьях грусти безнадежной...
В глуши, во мраке заточенья
Тянулись тихо дни мои
Без божества, без вдохновенья,
Без слёз, без жизни, без любви.
И сердце бьётся в упоенье,
И божество, и вдохновенье,
Вопрос этот очень важен, потому что поиск ответа на него, собственно, и помогает определить своеобразие поэтического мира Блока. В процессе обсуждения учащимся должно стать понятным: внешнее совпадение структурных элементов - ещё не гарантия смысловых совпадений произведений. Пушкинское
Душе настало пробужденье:
И вот опять явилась ты...
и блоковское
И вот душа опять воспрянула:
это перекрёсток разных поэтических миров, точка схождения двух поэтов, от которой же начинается и их расхождение. Читательское впечатление при чтении пушкинского стихотворения с доверием следует за каждым поворотом чувства героя: не возникает никакого сомнения в действительности "пробужденья" и обусловленном им возвращении к полноценности текущего бытия. При чтении Блока, напротив, читательское впечатление не совпадает с ощущениями лирического героя. Герой утверждает: "И вот душа опять воспрянула", а мы понимаем, что это всего лишь иллюзия, минутный самообман; герой преисполнен ожидания: "И жизнь начнётся настоящая", а мы сознаём всю мнимость его надежды.
Давно звезда в стакан мой канула...
Вот, вот - в глазах плывёт манящая,
Обратим внимание на то, что похожая образность характерна и для других стихотворений Блока, объединённых в цикл "Город". К образу "звезды" особенно близок образ "незнакомки", также возникающий как бы на грани реальности и иллюзии:
И каждый вечер, в час назначенный
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И вижу берег очарованный
И очарованную даль...
И перья страуса склонённые
В моем качаются мозгу...
("Незнакомка")
Сходные мотивы замечаются и в других стихотворениях того же цикла, расположенных рядом:
... я увидел дно стакана,
("Холодный день")
Чего же жду я, очарованный
Моей счастливою звездой...
("Там дамы щеголяют модами... ")
Одна, одна надежда
Вон там, в её окне.
Светла её одежда,
("Хожу, брожу понурый... ")
Можно сделать вывод, что совокупностью этих и близких им повторяющихся мотивов определяется своеобразие художественного мира Александра Блока. И стихотворение "В октябре" - органичная часть этого мира, тесно связанная с общим контекстом творчества поэта, несущая в себе черты его творческой индивидуальности.
Последнюю, десятую строфу стихотворения можно рассматривать как отдельную часть, поскольку она вбирает в себя мотивы из двух предыдущих:
Лечу, лечу к мальчишке малому,
Да только - без меня!
"мальчишки малого" возвращает к первой, статичной части стихотворения. Мотивы "вихря и огня" врываются из второй, оставляющей впечатление физической неустойчивости и душевной взвихрённости. Развязка внутреннего сюжета второй части сменяется эпилогом всего стихотворения:
Всё, всё по-старому, бывалому,
Да только - без меня!
Главное на этом последнем этапе анализа - отметить, как переосмысливается повторяющаяся строка "Всё, всё по-старому, бывалому". Твёрдое убеждение "И будет как всегда" теперь сменяется важной поправкой, существенно изменяющей прежнее утверждение: "Да только - без меня!" Мотив неизменности начинает окрашиваться чувством безнадёжности - приметой нового времени.
Выявить эту новую эмоциональную тональность, появляющуюся в финале, помогает не что иное, как контекст поэтического творчества Блока. Сравним последние строки "В октябре" с другим известным стихотворением, написанным также в октябре, но шесть лет спустя:
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи ещё хоть четверть века -
Всё будет так. Исхода нет.
("Ночь, улица, фонарь, аптека... ")
"живи" или "умрёшь" - "повторится всё, как встарь". В финале стихотворения "В октябре" заложена та же мысль: со мной или "без меня" всё будет идти "по-старому, бывалому". Оказывается, надо дочитать стихотворение до конца, чтобы понять: "всё по-старому, бывалому" у Блока - это не только то, что берёт начало от пушкинских истоков, что связано с прошлым. Как "старое" начинает восприниматься и то, что накоплено новым временем, сформировавшим свои идеи и свои проблемы.
Таким образом, в последних строчках стихотворения "В октябре" заложена глубокая философская мысль, обращающая к мировоззрению Блока, позволяющая заглянуть в его душевный мир. В целом стихотворение даёт возможность судить и о связях поэта с традициями предшественников, и об индивидуальном поэтическом мире автора. И есть ещё один важный аспект: предвестье будущего. Переклички этого стихотворения с "Ночь, улица, фонарь, аптека... ", характерным произведением более позднего цикла "Страшный мир" позволяют говорить о его творческих потенциях, полная реализация которых ещё впереди. И это не удивительно: истинно поэтическое произведение всегда имеет долгий творческий отклик. | 
