Все тайники моей души полны
Безмолвных слов, и снов, и воздыханья,
Проносятся, на крыльях тишины...
Н. Арсеньев
Общая мистическая атмосфера серебряного века оказала влияние на творчество почти всех поэтов-символистов. Особенно отмечу А. Белого, К. Бальмонта и Ф. Сологуба.
На квартире у Сологуба, как вспоминают его современники, проходили очень интересные литературные вечера, так сказать, с мистическим уклоном. Хозяин читал там своего Мелкого беса и начало Навьих чар. В Навьих чарах Сологуб предполагал вывести Христа как светского господина. Но до этого в романе дело не дошло. Видимо, автор одумался. Значит, несмотря на свою творческую раскованность, Сологуб все же не лишен был религиозного страха. Он иногда даже как бы заискивал перед Богом:
Я верю в творящего Бога,
В святые завесы небес,
Я верю, что явлено много
Бездумному миру чудес.
Но высшее чудо на свете,
Великий источник утех
Блаженно-невинные дети,
Их тихий и радостный смех.
живут звери и никто никогда не смеется.
забормотал, словно ворожей:
Смертерадостный называли его. Рыцарь смерти называла я.
Публично он признавался, что полюбил ту, чье имя написано с большой буквы, Смерть.
Друзья-поэты относились, в отличие от публики, к Сологубу сочувственно. Они считали, что он фокусничает:
Белей лилий лала Была бела ты и ала.
Или:
Но фокусами здесь и не пахло. Сам Сологуб очень серьезно относился к своим опытам. Он подыскивал нежные слова для обозначения смерти. Он рисовал сюжеты, в которых она приходила к нему под окно и просила, чтобы брат ее Сон открыл ей двери. Она устала: Я косила целый день... Она хотела накормить своих голодных смертены-шей...
Все это очень походит на заклинание Смерти.
Неуловимым виденьем, неотрицаемым взором,
Он таится на плоскости стен,
Ночью в хозяйских строениях бродит дозором,
Тайною веет, и волю свевает,
В домовитый свой плен...
Но концовка стихотворения Бальмонта все равно сводится к просьбе о защите от злых духов:
Между стен развивается дымное зрелище духа.
Что-то давит, как будто мертвец,
на минуту живой,
Ухватился за горло живого и шепчет так глухо
О тяготах земных. Отойди, отойди, Домовой!
Мистический плащ настойчиво примерял и Андрей Белый.
Сердце вещее радостно чует
Пусть холодная вьюга бунтует
Мы храним ваши белые сны...
писал он в послании другу-поэту С. Соловьеву.
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел,
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Если для Сологуба мистика была отдушиной в его вечном страхе перед жизнью и смертью (его герой висел где-то посередине), а для Бальмонта заступницей, то Андрей Белый выражал в мистике незадачливость и одиночество своей жизни. Кстати, игра в мистику, особенно для талантливых поэтов, опасная игра: Белый наворожил себе смерть от солнечного удара, Бальмонт потрясающие муки совести перед смертью, Сологуб дьявольски суровый и озлобленный последний бал жизни.
| 
