Явление эпохи Андрея Белого в русской литературе
есть слово, например, "нежность", а для некоего человека его не существует, потому что нет у него сейчас такой территории, где бы оно обеспечивалось смыслом. А вот Белый гулял по гигантской поляне, на которой были обеспечены все его слова. Причем эта поляна была, мало сказать, не общедоступной - безлюдной. Из чего следует то, что постоянная проблема Белого - спроецировать эту поляну хоть на что-то мало-мальски обиходное. Понятно, что здесь абсурдно рассуждать о понятии художественности, поскольку локальные интерпретации текстов Белого зависят уже от особенностей того места, куда он пытается переместить свою речь. Ясно, что для подобного перемещения всегда требуются некоторые внешние элементы - уже этого "куда проецируется" - на некий костяк из них речь и навешивается.
Основные критики здесь будут всегда заняты именно что процессом проецирования. И таких щелочек и расщеплений в книге собрано много. То есть, "Москва и "Москва" Андрея Белого" - вот именно это и есть, отслеживание проекций. 16 статей, занимающихся анализом проекций текста Белого на так или иначе маркированные пространства. Вторая часть - публикации (С. М. Соловьев, сам Белый, В. Г. Белоус, Е. Шамшурин, В. П. Абрамов, М. Л. Спивак, "Белый и литературная Москва 20-30-х годов" в качестве предуведомления к публикации П. Зайцева, "Из дневников 1925-1933 годов" (всякие житейские истории о Белом) - здесь уже имеет место попытка оценить проекцию в самом последнем, бытовом варианте. Обычная методика оценки проекций текстов Белого основывается на тех же вещах, которые сам Белый - мучаясь проблемами натягивания своей речи на сколь-нибудь релевантные общественные связи - выставлял в качестве то ли смыслообразующих единиц, то ли, напротив, что-то ему лично о себе объяснявших.
Как-то: теоретико-множественные, с закосом в философствования работы его отца, вполне естественно протолкнувшие Белого к разнообразным изысканиям в области стиховедения и оценки литературы как таковой с неких как бы теоретических позиций; к дальнейшему доктору Штейнеру. Конечно, эти объяснения требовались вовсе не для написания прозы, а именно что для объяснения Б. Н. Бугаеву того, о чем столь непрерывно пишет Белый. В уже упомянутых случаях с Гоголем и Блоком вместо объяснений получалось снова нечто художественное. Этим наклонностям Белого соответствует ряд материалов книги. "Время в структуре повествования романа "Крещеный китаец" (Н. Д. Александров), "Композиция ритма и мелодии в прозе Андрея Белого" (Х. Шталь-Шветцер), "Профессор Коробкин и профессор Бугаев" (Вяч. Вс. Иванов, там даже формулы Циолковского приводятся).
"московской модели" Белого и города Москва как такового. "1911 год: к истокам "московского текста" Андрея Белого (Д. Рицци), "Старый Арбат" Андрея Белого в связи с традицией литературных панорам Москвы" (Р. Казари). "К семиотике пространства: "московский текст" во "Второй (драматической) симфонии" Андрея Белого" (Д. Букхарт), "Улицы, переулки, кривули, дома в романе Андрея Белого "Москва"" (Н. А. Кожевникова).
Результат же всей предпринятой кампании вполне очарователен - Москва Белого начинает производить только что не более реальное впечатление, нежели реальный город. Не удивительно, собственно, она ведь порождена единоличным творческим актом: градостроительная победа Белого закономерна. Ну, у него уже был опыт личного устроения "Петербурга". Можно сказать, что в книге все кончается хорошо. Да, собственно, и не кончается - уже на первой трети понятно, что все эти выбранные позиции и точки для анализа являются лишь неким стеснительным предлогом для того, чтобы постоять рядом с АБ. Потому что все захлестывается просто текстом Белого - обильно цитируемым всеми авторами статей.
Цитаты легко стирают все эти стеснительности и неловкости. Да и то: в объяснениях Белого самого Белого не переиграть. Не очень-то хочется заканчивать рецензию на столь романтическом вздохе. Какая уж тут романтика: мало волнуют очередные достижения по части подтверждения того факта, что душа художника типа дышит чисто как хочет в натуре. Именно что все явные - невозможные по определению - попытки оценить степень адекватности проекций Белого в чуждую им среду никоим образом не касаются устройства авторской территории, той, где обеспечены все произнесенные Белым, а не Бугаевым слова. Хотя бы: обеспечены чем? Впрочем, градостроительские наклонности Белого выдают его способ попытаться примирить свой мозг с улицами за его черепом. Так что противопоставление (сопоставление) мозга и улиц, произведенное в сборнике, более чем интересно. Самое же смешное в книге - ее аннотация, в которой все эти рассуждения подаются как некий свод материалов, посвященных городу Москве, "Москвоведение", словом. Что не очень точно, поскольку с Белым-то все просто: его мозг был раем - что, если не рай, место, где все имеет смысл?
В годы работы над «Петербургом» Андрей Белый был захвачен идеей человеческого самовоспитания, продолжения себя в себе. Новый стимул развития был почерпнут из антропософского учения Р. Штейнера (знакомство с ним состоялось весной 1912 года). По существу же всегдашнее стремление Андрея к изживанию явных и тайных пророков просто приобрело иное обоснование. На исходе 1916 года, как бы итожа свои раздумья о русской духовной культуре, он сказал: «Национальное самосознание..., которое в нас ещё дремлет, - вот лозунг будущего».
И очень многое на этом пути сделал сам, разжигая «святую тревогу» о настоящем и будущем человека, народа, мира.
Затверденей алмазом брани
В перегоревших углях - Ты.
Восстань в сердцах, сердца исполни!
Произрастай, наш край родной,
Неодолимой купиной.
Из моря слёз, из моря муки
Судьба твоя - вина, ясна:
Ты простираешь ввысь, как руки,
Свои святые пламена
Туда, - в развалы грозной эры
Непутёвую жизнь отрыдать.
Воздеваю бессонные очи
Очи, Полные слёзы и огня,
Я в провалы зияющей ночи,
Им отдал всё, что я принёс:
Души расколотой сомненья,
Кристаллы дум, алмазы слёз
|
