""
Едва ли не самый сложный персонаж в романе Белого Александр Иванович Дудкин. Он - так же как и младший Аблеухов - интеллектуальный герой романа. Так же как и Николай Аполлонович, он - из мира декадентской психоидеологии XX века, генетически связанный вместе с тем с героями Достоевского. Дудкин в романе слабый и ущербный человек, но Белый не превращает его в объект сатиры и гротеска, не показывает его - за исключением сцены, завершающей его демонстрацию в романе, - в тех резко некрасивых проявлениях, которые в изобилии входят в характеристику «красавца» и «урода» Николая Аполлоновича. Дудкин - революционер-подпольщик по прозванию «Неуловимый», связанный с неким полуфантастическим партийным центром народнического типа, совестливый интеллигент, начитанный в мистической литературе. Он живет конспиративно, совершенно изолированно, в нищенской, сырой, насквозь прокуренной комнате под крышей. От одиночества, алкоголя и своей необычайной болезненной чувствительности он страдает психическим расстройством, галлюцинациями и впадает под конец в полное безумие. Из всех основных персонажей романа один лишь Дудкин - «профессиональный революционер», хотя и мало похожий на революционера того времени, каким он представляется в жизни и в литературе.
«Петербурга» приурочен к октябрю 1905 года, то есть ко времени крутого подъема революционной волны. Но «Петербург» объективно и согласно пояснению самого автора не является романом о революции в прямом смысле. Его содержание лишь пересекается с революционной темой, захватывает ее сбоку, но не развивает ее в целом, во всей ее полноте и ответственности. В романе-поэме Белого движение революционных масс лишь отдаленный, стихийно действующий фон, не более. Это движение в романе не обретает разума, направленности, превращающих возбужденные массы в революционный народ. Массы остаются в романе грозной, угрожающей старому миру, но загадочной силой.
и разоблачения провокации заслоняет и перевешивает тему революции. «Петербург» в основном остается произведением о судьбе русской духовной культуры, государственности и личности ее элитарных носителей в катастрофической ситуации начала XX века. В проекции этой тематики и следует подходить к образу Дудкина.
Дудкин изображен в романе как искренний, хотя и весьма своеобразный революционер и честный человек, обманутый и порабощенный провокацией, которая выдает себя за революцию, - провокацией в прямом и грубом смысле слова и «провокацией» в авторском, расширенном ее понимании - духовной и незримой, поставившей его на ложный путь. Вместе с тем в романе показывается, как Дудкин, слабый и запутавшийся интеллигент, начинает догадываться и догадывается об осилившем его и подчинившем его зле, как он потрясен этой открывшейся ему истиной, как заболевает душевно и кончает - уже в состоянии «безумного прозрения» - восстанием против этого зла (убийство провокатора Липпанченко).
Образ Дудкина и его личность, проецированная в действительность, менее собранны, чем личность и ебразы обоих Аблеуховых. В этом образе, в его содержании и оформлении, отсутствуют и должны отсутствовать та пластичность и выпуклость, даже «масочность», которые характеризуют изображение Аполлона Аполлоновича. В живописании Дудкина Белый ограничивается единственным, но исключительно устойчивым лейтмотивом (в начале романа): «незнакомец с черными усиками». Но этот внешний признак, увиденный как бы со стороны, дополняется впоследствии не связанной с ним развернутой внутренней характеристикой: болезненная разговорчивость, склонность к самопризнаниям, явления психического расстройства с бредом и галлюцинациями.
в том обобщенно-нарицательном значении, к которому сводится условная расшифровка этого понятия в концепции «Петербурга»: отвлеченность, выхолощенный логизм, схематизм - определения, по мысли Белого, эквивалентные формам мышления и практике Аблеухова-сенатора. Дудкин пронизан идеологической атмосферой. Но идеология его, как и его душевная личность, аморфна, разнородна, подвижна, - «психологична». Он был ницшеанцем, склонен, в отличие от Николая Аполлоновича, к мистике, увлекается «Апокалипсисом» и «отцами церкви». Будучи революционером-подпольщиком, он не верит в массовое революционное движение и, как Николай Аблеухов, предается «символическим переживаниям» с бредовой космической перспективой.
У него, как и у Николая Аполлоновича, своя «мифология», возникающая в мистических интуициях и галлюцинациях, но выражающая - согласно авторской концепции- высшую реальность, «геаНога» романа. Правда, он не может, в отличие от младшего Аблеухова, отнести себя к потомкам полумифических «туранцев», «монголов», но в логическом чертеже романа и он причастен к древнему «монголизму», похожему на «монголизм», возникающий в «мозговой игре» Николая Аполлоновича. И ему мерещится фантастически-зловещее монгольское лицо, и он, хотя и в прошлом, проповедует разрушение современной, будто бы изжившей себя культуры и переход к «здоровому варварству», то есть осуществление того, в чем видел молодой Аблеухов торжество «древнего монгольского дела».
всей своей слабости, дают о себе знать.
«сатанизмом» и отвергает их «как болезнь». Когда Дудкин узнал о трагической ситуации, в какую попал Николай Аполлонович, совесть и разум правильно подсказали ему, что странное и аморальное поручение, данное младшему Аблеухову, - убить своего отца не могло исходить от партии, и Александр Иванович попытался рассеять этот злой туман, помочь Николаю Аполлоновичу делом. Крайне важен в построении образа Дудкина и романа в целом рассказ о том, как Дудкин, потрясенный сообщением Николая Аполлоновича о поручении, заверил его, что оно - фикция и ложь. Здесь в роман опять вступает в свои права «мифология». Уже был отмечен намек на внезапное «преображение» Александра Ивановича, мгновенное слияние его с образом «печального и длинного», возникшее то ли в «авторской сфере» романа, то ли в сознании Аблеухова, взволнованного мелькнувшей надеждой на спасение от нависшего над ним ужаса, то ли в обеих сферах одновременно. Такого рода метаморфозы, «переходы» принципиально важны для романа «Петербург» и, как мы уже знаем, входят в характеристики не только Дудкина, но особенно Лихутина и даже Аблеухова-сына. |
