Что же можно сказать о катарсисе в романе «Петербург»
двум первым романам Белого, «Серебряному Голубю» и «Петербургу», но и к прозе других писателей, близкой к их автору по времени и направлению: к «Мелкому бесу» Сологуба, к прозе Ремизова и Сергеева-Ценского, к большинству произведений Л. Андреева. Это творчество с редкими просветами. И все же и эти произведения, и роман «Петербург» не могли бы существовать как произведения искусства вне объективированных в них катарсических возможностей.
Изначальное катарсическое действие искусства называние (в глубоком смысле) вещей, явлений и сил, пли, по Блоку, «оформливание хаоса». Создавая художественную действительность, искусство облекает ее в свои формы, вносит в нее свой строй, соотносимый с объективным миром, освещает ее сознанием, то есть оценивает п в этом смысле очищает. В «Петербурге» этот процесс называния и эстетической перестройки (осмысления) приобретает особенную сложность.
разрушения (Дудкин, Николай Аполлонович), агрессию мертвенного бюрократического схематизма - социального и метафизического (Аполлон Аполлонович) и родственной ему перед лицом жизни философской абстракции, осмысляемой автором как схоластика и нигилизм (Николай Аполлонович). Агрессию темной (по мысли Белого) человеческой стихии, угрожающей с петербургских окраин, и небезобидное эгоистическое легкомыслие мещанства (Софья Петровна Лихутина). Все эти виды агрессии материализованы, названы и тем самым показаны и представлены на суд. В образах отца и сына мы видим хаос, который прикидывается антихаосом, подобием некоего «строя», «порядка» (схема, схоластика), но трактуется в романе как лжестрой и лжепорядок, как некая демоническая геометрия, безжизненная абстракция, возникшая в цивилизации европейского Запада и соединившаяся в российской столице с косностью, порожденной зловещими силами «туранского», азиатского Востока, скорее символического, чем реального. Художественное обнажение, освещение, оценка всего этого и составляют самую общую основу катарсического действия романа Белого.
его катарсическая потенция выявляется особенно наглядно. При этом я вижу в катарсисе как таковом и его реализации в «Петербурге» не только акт, связанный с развязкой произведения, но и процесс, который может развиваться - то интенсивно, то замедленно, фрагментарно, с интервалами и почти без них - на всем протяжении текста.
«Петербурге». Этот лиризм, как и всякий лиризм в словесном искусстве, имеет прямое отношение к песне и к музыке. Одним из ближайших выражений лиризма, одним из его непосредственных носителей является ритм. «. . . Можно сказать, что лиризм вызывает представление о ритме независимо от реального звучания речи», - писал Б. В. То-машевский. Проблема ритма - одна из центральных в эстетической философии Белого. «Ритм - глубиннейший слой, - утверждает Белый в своем эссе «Жезл Аарона»,- он под толщею формы - заформенное. Он удален от дневного абстрактного смысла; он - нижнее небо поэзии; или, если хотите, он - центр земли звуков; и этот центр - раскаленный»
Как известно, ритм является организующей силой не только в стихах, но и в художественной прозе. «Свободный ритм» в языке, в образах, в композиции характерен для каждого прозаического произведения. Весь текст «Петербурга» от начала до конца пронизан лирической стихией и организован связанным с нею ритмом, но это не «свободный ритм» прозы. «Петербург» в этом смысле на фоне русской прозы представляет собой редчайшее, почти уникальное явление, которое лишь в малой мере подготовлено Гоголем. В нем, так же как и в других романах Белого, «свободный ритм» (имею в виду прежде всего его языковые формы) превращается в ритм, близкий к стихотворному, - регулярный или, точнее, определяемый ярко выраженной тенденцией к метрическому построению речи. Ритмизация и даже метризация языка, как известно, одно из самых броских отличий Белого-прозаика, наглядное свидетельство его своеобразия. Тяготение его романа к поэме узнается прежде всего именно но этому отличию. «Моя проза, - писал Белый в 1930 году,- совсем не проза; она - поэма в стихах (анапест); она напечатана прозой лишь для экономии места...» Эти строки ближайшим образом относятся к роману «Маски», в предисловие к которому они входят, но, бесспорно, и к другим произведениям художественной прозы Белого. |
