«Петербург» Андрея Белого
«Петербурга» отражается, в частности, и на его пунктуации. Лирические волны в этом романе тяготеют к плавному и длительному движению и сопротивляются резким остановкам. Такие остановки, отчетливые паузы между фраз, как известно, выражаются точками; ослабленные, сокращенные паузы - точкой с запятой. Этой градацией легко объяснить характернейшее явление в употреблении Белым знаков препинания: поражающее читателя уменьшение количества точек и редкое в литературе обилие точек с запятой, а также двоеточий - знака, который логически связывает разделенные на части фразы.
«Петербурга» оказывает его демонстративно выдвинутая фонетическая инструментовка. В сфере фонетической, выделяя ее, Белый сближается в своей прозе со стиховой культурой русского символизма, прежде всего со своей собственной лирической поэзией. Оставляя в стороне сложный вопрос о дифференцированном смысловом значении его аллитераций и ассонансов, переполняющих текст «Петербурга», следует подчеркнуть их суммарную гармонизирующую функцию. Очевидно, приемы звуковой инструментовки соответствуют целостной музыкальной организации романа. Таковы и более умеренные и явно нарочитые, утрированные звукоповторы, например: «лицо плавно плавало», «лак, лоск и блеск», «странные страны», «гостинное гостеприимство», «голубел голубой лоскуточек», «в воздух врывался вздох», «громадные гранитные голыши» и пр. К. Н. Бугаева характеризует эвфонические заготовки («уловы») Белого следующим образом: «Это были прекрасные, главным образом грустно-нежные речитативы, напоминающие былинно-песенный сказ. Он и читал их особенно, почти напевая, задушевно и мягко, с какой-то сердечной теплотой. Ритм и мелодия выступали отчетливо, а слова едва намечались как легкие, не закрепленные формы». К. Н. Бугаева имеет здесь в виду заготовки Белого к роману «Маски», но характеристика их применима и к его звукописи предшествующего времени.
В ряду перечисленных явлений звуковой организации языка «Петербурга» наиболее ощутимы и богаты смыслом фразовые повторы. Семантизация ритма и речевой интонации романа и его лирический ореол возникают под воздействием его содержания в целом и особенно поддерживаются именно этими повторами. И в этих упорно повторяющихся словесных репризах, в самой их монотонии, в их мерном «качании» выступает некая успокаивающая, убаюкивающая эмоция, не только соответствующая прямому смыслу текста, но и вступающая в контрастные отношения с его мрачной тональностью и вносящая в его восприятие лирическую созерцательность.
«схематического», прямолинейно-геометрического Петербурга:
«Но параллельно с бегущим проспектом был бегущий проспект с еще таким же рядом коробок, нумерацией, облаками; и тем же чиновником. Есть бесконечность в бесконечности бегущих проспектов с бесконечностью в бесконечность бегущих пересекающихся теней. Весь Петербург - бесконечность проспекта, возведенного в энную степень»
«мокрой осени», закрепленная традицией в своем отрицательном значении:
«Зеленоватым роем проносились там облачные клоки; они сгущались в желтоватый дым, припадающий к крышам угрозою. Зеленоватый рой подымался безостановочно над безысходною далью невских просторов; темная, водная глубина сталью своих чешуи билась в граниты; в зеленоватый рой убегал шпиц. .. с петербургской стороны»
«Николай Аполлонович... увидал плывущую гущу - котелков, усов, подбородков; дальше шел - просто туманный проспект; и в нем плавали взоры, как все теперь плавало. Туманный проспект показался знакомым и милым; ай-ай-ай - каким грустным казался туманный проспект; а котелковый поток с его лицами? Все эти тут проходящие лица - проходили задумчивы, невыразимо грустны»
раздел «Точно плакался кто-то». Здесь опять говорится о душевно смятенном Николае Аполлоновиче, появившемся в красном домино на балу у Цукатовых: «И вот раздалось дребезжанье звонка: раздалось оно робко; точно кто-то, неприглашенный, напоминал о себе, попросился сюда из сырого, злого тумана и из уличной слякоти; но никто ему не ответил. И тогда опять сильней задилинькал звоночек. Точно плакался кто-то».
«.. . бедное домино: будто его уличили в провинности, - оно все наклонилось вперед протянутым силуэтом; вперед протянутой красно-шуршащей рукой, будто немо их всех умоляя не гнать из этого дома обратно в злой и сырой туман.
И - с таким же интервалом, к концу раздела: «на эту забавную шутку (запуск бумажной серпантиновой ленты.) домино ничем не ответило, протянуло лишь руки, умоляя не гнать из этого дома на петербургскую улицу, умоляя не гнать из этого дома в злой и густой туман»
«Петербурге» не только к потенциальному обобщенному я лирического субъекта-рассказчика и его заместителей - переживающих персонажей, но и к очень личным, трепетным, горячим глубинам авторского сознания (автор-демиург открыто присутствует в тексте «Петербурга»). Отражением такого лиризма являются, в частности, введенные в роман лейтмотивные цитаты из чужих текстов (о них- ниже).
выражать некоторую устойчивую линию смысла, который отделен от семантической «фактуры текста», от его непосредственного, прямого содержания известным расстоянием и освещает его как бы издали, подобно тому как некая поверхность освещается из внешнего светового источника. Тенденция к метризации или аналогичному ритмическому порядку и есть тенденция к обобщению, нормативиаации ритма и его смыслового ореола, к превращению метризованного ритма в каких-то зонах текста в автономное начало, как бы отодвинутая от локального, прямого содержания.
В заключение нужно сказать еще об одной потенции, которая легко различима в языке романа и очень существенна. В авторской речи, обрамляющей и пронизывающей повествование романа, внимание читателя останавливает обилие слов с суффиксами уменьшительного значения. Исключительная щедрость Белого в использовании этой формы едва ли не заставляет по временам вспоминать речь героя «Бедных людей» Макара Девушкина, которая в целом, конечно, ничего общего не имеет с языком «Петербурга». В тексте романа постоянно звучат такие слова, как денек, дождик, лужица, сквознячок, пароходик, узелок, огоньки, огонечки, фигурка, старичок, старушечка, лоскуточек, ручоночка, столик, пиджачок, крылышки, матрасик, одеяльце, талик, водочка, арбузик и т. п. и т. д. Иногда эта черта приобретает ироническую функцию, например при характеристике Софьи Петровны Лихутиной, «ангела Пери» («муфточка», «личико», «ножки», «ручки», «лобик»), по основное общее ее назначение в романе - другое, связанное в конечном счете с гуманно-сентиментальным уклоном русского демократического реализма. |
