Символисты русского модернизма. Творчество Бальмонта
Символисты широко пользовались в своей поэзии приемами импрессионистского искусства, выражая случайные, мимолетные настроения. Они достигли значительных высот в передаче тончайших оттенков чувств. Однако в творческой практике многих из них красота формы, мелодия стиха являлись основной целью, и эта цель достигалась в ущерб глубине и ясности мысли. Символисты стремились приблизить стихи к музыке, надеясь таким образом усилить не столько эмоциональную, сколько иррациональную выразительность.
Показательно в этом отношении творчество одного из наиболее даровитых поэтов-символистов Константина Дмитриевича Бальмонта (1867-1942), который известен как мастер мелодического стиха, построенного на броских звуковых сочетаниях - аллитерациях и ассонансах; успешно служили ему и такие приёмы, как внутренняя рифма, анафора и т. п. (стихотворения «Аккорды», «Грусть», «Безглагольность», «Мечтательный вечер», «Уходящие тени» и др.). Несомненными поэтическими достоинствами обладает стихотворение «Осень» (1905):
Поспевает брусника,
Стали дни холоднее.
И от птичьего крика
В сердце только грустнее.
Стаи птиц улетают
Прочь, за синее море.
Все деревья блистают
Нет в цветах благовонья.
Скоро осень проснется
И заплачет спросонья.
«Мне хочется, чтоб я, исполненный бессилья, в твои глаза струил огонь влюбленных глаз...» и т. п.). Наиболее характерны для него излишества в звуковой гармонизации стиха. Придавая доминирующее значение музыке стиха, символисты стремились к максимальному наполнению звука смысловыми соответствиями. Пытаясь придать ему особую эмоциональную силу, они искали соотношения звука и цвета. Французский поэт Артюр Рембо в сонете «Гласные» с каждым гласным звуком соотносил определённый цвет: «А - черный, белый - Е, И - красный, У - зеленый, О - голубой». Идея соотношения звука и цвета, подсказанная символистам их тонким эстетическим чутьем, оказалась плодотворной. В настоящее время экспериментальным путём установлены объективные закономерности этого явления , и хотя это больше связано с музыкой, однако в какой-то мере теорию соотношения звука и цвета можно связать и с проблемой мелодики стиха. Не следует лишь впадать при этом в формализм, сводить основные принципы художественного выражения только к признакам формальным.
«Поэзия как волшебство» каждому звуку в русском языке приписывает особый смысл, настроение и т. п.: У - музыка шумов, выкрик ужаса; всё огромное определяется через О; И - тонкая линия; Л - самый ласковый звук и т. д. Здесь немало интересных и остроумных частных наблюдений, но общие выводы настолько произвольны, что несостоятельность теории Бальмонта очевидна. Звуковая нарочитость видна в тех его стихах, которые являются как бы иллюстрацией к его «азбуке». Сам он, рассуждая о звуке «Л», отсылал читателя к своему стихотворению «Влага», которое целиком построено на этом звуке:
С лодки скользнуло весло.
«Милый! Мой милый!» - Светло,
Лебедь уплыл в полумглу,
Вдаль, под луною белея.
Ластятся волны к веслу,
Ластится к влаге лилея.
чувства меры ведет к формалистическому эксперименту, к выхолащиванию содержания и в конечном итоге - к профанации поэзии.
Можно назвать целый ряд великолепных стихов, построенных на звукописи и благодаря этому чрезвычайно выразительно передающих чувство и мысль поэта. Это и знаменитое пушкинское «Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь», и «Русалка» Лермонтова, и строки из «Песни о Соколе» Горького: «В их львином реве гремела песня...», есенинская «Лисица» и т. д. Здесь соблюдено чувство меры, и потому достигнут большой художественный эффект. Чрезвычайно сильной представляется звукопись (даже «слогопись») в стихотворении А. Белого «Родина»:
Те же возгласы ветер доносит,
Под откосами косят людей.
любителей «чистой поэзии»: «До сих пор можно слышать: «А, Бальмонт? Это - который- «чуждый чарам черный челн»?» А в 1909 году Блок с возмущением будет писать о «словесном разврате» в последующих пухлых сборниках Бальмонта, а сам поэт будет определён как «какой-то нахальный декадентский писарь» .
«неповторимость», был вполне логичным. Он и стихи о пролетариате в 905 году писал лишь потому, что это могло быть воспринято как сенсация, а значит и шумная слава. Только слава-то была весьма кратковременной. |
