Лирическая струя в поэзии Ахматовой о войне
Ленинграду, были одним из выражений всенародного сострадания, шедшего к ленинградцам через огненное кольцо блокады на протяжении бесконечных осадных лет; ее философические раздумья о многослойной культурной тверди, покоящейся под ногами воюющего народа, объективно выражали общую уверенность в неуничтожимое и неистребимости жизни, культуры, национальности, на которые столь самонадеянно замахнулись новоявленные западные гунны.
блистательных побед Русского народа в его битве с фашизмом. Фрагментарно, но настойчиво. Ахматова воскрешает отдельные страницы прошлого, пытаясь найти в них не просто характерные подробности, сохраненные памятью и документами, но главные нервные узлы предшествующего исторического опыта, его отправные станции, на которых и она сама когда-то бывала, не догадываясь о предуготовленных ей далеких исторических маршрутах.
Все годы войны, хотя и с большими подчас перерывами, шла у нее работа над «Поэмой без героя», являющейся по сути дела Поэмой Памяти. Многие стихи того времени внутренне сопутствовали поэме, незримо подталкивали ее, обтачивали и формировали ее обширный и не сразу прояснившийся замысел. Упоминавшееся уже стихотворение «На Смоленском кладбище», например, заключало в себе, безусловно, одну из главнейших мелодий «Поэмы без героя»: мелодию обратного пересчета времени, пере-, оценки ценностей, разоблачения мишурности. внешне респектабельного и благополучного существования. Его общий саркастический, презрительный тон тоже заметно перекликается с некоторыми вдохновенно злыми, почти сатирическими страницами поэмы.
Историзм мышления не мог не сказаться и на некоторых новых особенностях лирического повествования, появившихся у Ахматовой в годы войны. Наряду с произведениями, где ее лирическая, субъективно-ассоциативная манера остается прежней, у нее появляются стихи необычного повествовательного облика, как бы прозаические по своему колориту и по характеру вкрапленных в них реалистических примет бытовой стороны эпохи. В особенности это. относится к «Предыстории». Она как бы завершила собой тот цикл развития, что был обозначен и начат стихотворением «На Смоленском кладбище». «Предыстория» имеет знаменательный эпиграф: «Я теперь живу не там» - из пушкинского «Домика в Коломне».
Ахматова, таким образом, окончательно и резко отделяет себя от предшествующей эпохи - не столько, конечно, биографически, сколько психологически. Это - 80-е годы XIX века. Они воссоздаются поэтессой с помощью тех общеисторических и общекультурных источников, что прочно связаны в нашем представлении с эпохой Достоевского и молодого Чехова, победительными замашками российского капитализма и с последними гигантскими фигурами русской культуры, главным образом с Толстым. Ахматова вспоминает в «Предыстории» также Некрасова и Салтыкова:
И визави меня живут - Некрасов
И Салтыков...
Обоим по доске Мемориальной.
О, как было б страшно
Им видеть эти доски!..
Предыстория
«оснеженный» Петербург, а нечто совершенно иное. Взгляд автора на эпоху, запечатленную в облике города, жёсток и точен. Как и в стихотворении «На Смоленском кладбище», здесь отчетливо звучит сатирическая нота, однако; без какого-либо внешне сатирического смещения пропорций: все реально, точно, почти документально, а по своей образной системе почти прозаично. По виду - это страничка прозы, отрывок из романа, обрисовывающий обычную для романного действия фабульную экспозицию. |
