Характеристика образа Иван Федорович Шпонька
Повествуя о своих героях, Гоголь все время как бы соразмеряет подделку с подлинником, реальность - с возможностью, а тень - с предметом, которым она отброшена то если бы Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию?.. Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история были бы не те»,- рассуждал Пушкин, комментируя поэму «Граф Нулин». Пушкин фантазирует: а какой бы могла быть история человечества, если бы одно, пусть даже частное и затерянное в глубинах веков событие было бы не таким, каким оно было? Пушкин шутит, но шутка его открывает очень серьезный мир, так сказать, сослагательного наклонения,- мир, который не раз, наверное, открывался и перед каждым из нас: ах, если бы я не сделал того-то, было бы то-то, и как бы хорошо было!
все-таки не было. Он мог бы быть, но его не было. Однако представим себе, что он был. Что мы видим такого - и только такого! - Ленского, внемлем его благодушно сытым речам, возмущаемся скудостью его духа и пренебрежительно, даже высокомерно клеймим его кличкой небокоптителя. Могло быть подобное? Вполне могло быть! А справедлив был бы суд над благодушным помещиком Ленским? Вряд ли: надменно судя человека, мы с порога отказали бы себе в знании, честно стремящемся к полноте. Возмущаясь сытым помещиком, мы недоверчиво пожали бы плечами, скажи нам кто-либо, что в этом сытом помещике таился незаурядный поэт, образованный человек, умевший любить и науку, и родину, и простую, ни на что не претендующую девушку из соседской семьи, ныне, впрочем, тоже опустившуюся провинциалку, мадам Ленскую, Ольгу Дмитриевну. И уж вовсе расхохотались бы мы, услышав, что ленивый помещик скрывал в себе возможность стать выдающимся национальным поэтом.
А живописуя самих заблудших, Гоголь реализует принцип изображения человека, словно бы подсмотренный им у Пушкина судить о человеке и в изъявительном наклонении (то, что есть, что мы видим), и в сослагательном (а что было бы?). Принцип этот проглядывает уже в ранних вещах писателя: например, Иван Федорович Шпонька богаче, духовнее того сорокалетнего недоумка, за которого его можно принять поначалу. Иван Федорович был подростком, когда его «батюшка приказал долго жить». А на учителей Шпоньке, как водится, не везло, хотя поначалу все шло хорошо. «Учитель российской грамматики Никифор Тимофеевич Деепричастие» был расположен к ученику, снисходя к его тихому нраву. А «страшный учитель» латыни даже сделал его аудитором. Но однажды ! ученик оплошал, и тогда «страшная рука... ухватила его за ухо и вытащила на середину класса». И «грозный учитель» отлупил ученика «по рукам. И дело: руки виноваты» в том, что взяли у одноклассника взятку за сокрытие невыученного урока, масленый блин. Побил Шпоньку учитель, и стал Шпонька уж и вовсе тихоней, живого тенью.
Отец Шпоньки умер, учителя же были плохими: идеал Гоголя в повести, казалось бы, осуществиться не мог. И все же идеал этот дан, обрисован впервые именно здесь. Только надобно помнить: смех истинному идеалу не страшен. Идеал, святыню могут рассматривать с самых различных сторон, снижать, облекать в причудливые и странные формы, делать неузнаваемыми. Идеал в таких случаях только крепнет.
«Казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить... капот с мелкими оборками. ... тогда как ей более всего шли бы драгунские усы и длинные ботфорты» (сослагательное наклонение здесь пародийно простирается в область, запретную даже для этой ничем не сдерживаемой формы суждения о людях, о мире: женщина могла б быть мужчиной, офицером-драгуном). О тетушке говорится точно теми же словами, что и об учителях горемычного Шпоньки. Дама-помещица наводит порядки «своею мужественною рукою», «своею страшною рукою» и подносит «достойным рюмку водки из той же грозной руки». Но и жест, и характеризующий его эпитет, делающие не слишком приятными фигуры школьных учителей, у тетушки Шпоньки выглядят по-другому. Ей симпатизируешь, ибо в обращении; и с племянником своим, и с людьми вообще проявляет она.
«Однако ж он бывал неотлучно при жнецах и косарях, и это доставляло наслаждение неизъяснимое его кроткой душе. Единодушный взмах десятка и более блестящих кос...» Жест почти назван: трудолюбивые руки крестьян косят, жнут, а навстречу им как бы протягивается невидимая рука земли-матери, одаривает их урожаем. «Трудно рассказать, что делалось тогда с Иваном Федоровичем», и ясно одно: хорошо ему было, славно! И в нем. сызмала забитом «страшной рукой» рябого учителя, задергант ном собственной робостью, вдруг проглядывал и рачительный хозяин, и романтик, мечтатель, влюбленный в природу родной Украины. Какой-то Ленский мелькает в нем - Ленский с хутора Вытребеньки. И что, если бы?.. Если бы вместо учителя Деепричастие учиться Ивану Федоровичу в «Германии туманной»? Проходить курс наук не в «гадячеком поветовом училище», а в Геттингене? Не гадательную книгу читать, а сочинения Канта? Гипотезы да гипотезы: торжество сослагательного наклонения, даже смешно становится. Но смех - спутник тайны. А рисуя своих героев, Гоголь ставит нас перед тайной возможностей, глубоко скрытых в них, и лишь в самые неожиданные минуты дающих нам знать, что тайна сия существует. |
