Пересказ произведения Гоголя «Сорочинская ярмарка»
«Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладостным куполом нагнувшийся над землею, кажется, заснул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло; вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки или звонкий голос перепела отдается в степи. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь, груш; небо, его чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах... как полно сладострастия и неги малороссийское лето!»
Такими вспоминаются рассказчику места, по которым тридцать лет тому назад спешил народна многолюдную и шумную ярмарку в Сорочинцах. Каких только товаров ни увидишь на возах, чего только ни везут чумаки, гончары! Среди прочих на истомленных волах тащился воз, за которым брел его хозяин. К возу была привязана старая кобыла. Встречные парубки то и дело снимали перед мужиком свои шапки. Но не потому, что мужик был из людей уважаемых, стоило только поднять глаза, чтобы увидеть причину такой почтительности: на возу сидела его дочка, «с круглым личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми карими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново... и хорошенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой».
Конечно, никто и не догадывался, каких трудов стоило девушке уговорить отца взять ее с собой на ярмарку! Он бы сразу взял ее с радостью, если б не жинка, «злая мачеха», которая держала мужа в руках так же ловко, как он вожжи своей старой кобылы. Она сидела тут же, на самой вершине своего добра, в «шерстяной зеленой кофте, по которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в ситцевом цветном очип-ке, придававшем какую-то особенную важность ее красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприятное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный взгляд свой на веселенькое личико дочки».
Воз, мерно покачиваясь, двигался по живописной дороге, тянувшейся мимо реки Псёл. С реки долетал прохладный ветерок.
слова: «Ай да дивчина!» и стала искать глазами того, кто мог бы их произнести. В толпе парубков, которые стояли тут же на мосту, она выделила одного, «одетого пощеголеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек, подпершись в бока, молодецки поглядывавшего на проезжающих». Он был так хорош, что девушка даже отвела глаза, представив себе, что это именно он так приятно отозвался о ней. Парубок громко сказал, что не пожалел бы даже своего хозяйства, лишь бы поцеловать дивчину, и тут же, под общий смех, назвал ее мачеху «дьяволом». Мачеха взорвалась, на парубка посыпались ее грозные проклятия. А парубок не унимается: называет ее «столетней ведьмой». Мачеха в ответ проклинает и парубка, и мать его, и отца, и тетку. Ох и задело ее это слово - «столетняя»...
Тут воз начал спускаться с моста, и последних слов уже невозможно было расслышать...
«валящийся отдаленный водопад: ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик не выговорится ясно». То и дело слышно похлопывание рук да лязг железа, народ разбирает свою поклажу, готовится к продаже. Приезжий мужик со своей чернобровой дочкой давно уже толкался в народе. Он подходил к одному возу, осматривал другой, приценивался к ценам; а сам думал в это время о пшенице да о старой лошади, которые привез на ярмарку продать. По лицу девушки, толкавшейся рядом с отцом, было видно, что ее совсем не занимает пшеница. Ей бы хотелось туда, где продают яркие девичьи украшения: «ленты, серьги, оловянные, медные кресты и дукаты»...
Вдруг девушка почувствовала, что кто-то взял ее за рукав шитой сорочки. Обернувшись, она увидела парня в белой свитке с красивыми очами. Сердце ее забилось, она не могла понять, что делалось с нею: сама, кажется, знала, что так не годится, а сил недоставало убрать от него руку. Мужик оглянулся и хотел что-то сказать дочери, но в стороне послышалось слово «пшеница». Это магическое слово заставило его в ту же минуту присоединиться к двум громко разговаривавшим купцам, и теперь уже ничто не могло оторвать его от этого важного разговора.
стоит сарай, где водятся чертовские шашни, и ни одна ярмарка на этом месте не проходила без беды. Волостной писарь-де видал в слуховом окне свиное рыло, которое хрюкнуло так, что мороз подрал по коже; того и жди, что опять покажется красная свитка! От страха внимательно слушавший разговор мужик оборотился назад и увидал, что дочка его и парубок стоят обнявшись, позабыв про все на свете. Кинулся мужик к парубку, а тот, смекнув, что отец его девушки человек недалекий, построил в мыслях план, как склонить его на свою сторону. Назвал парубок мужика по имени - Солопий Черевик, назвался сам - Голопупенковым сыном да и повел будущего тестя с невестою в ресторацию. Рад Черевик такому жениху для дочки: тестя угощает, да и сам налил кружку величиною с полкварты, выпил до дна - и вдребезги ее.
Покачиваясь, повел Черевик дочку к возу, а парубок отправился покупать свадебные подарки невесте, тестю и всем, кому следует.
Часть IV
«- Ну, жинка! А я нашел жениха дочке!
бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть и жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодранцев». Как ни старался Черевик убедить Хавронью Никифоровну, что парубок хоть куда, как ни расхваливал его способности дуть сивуху, жинка не унималась: вспомнила она мужу бесчестие свое на мосту. Каждое возражение распаляло ее еще больше: «Эге! да ты, как я вижу, слова не дашь мне выговорить! А что это значит? Когда это бывало с тобою? Верно, успел уже хлебнуть, не продавши ничего...»
Тут Черевик наш заметил и сам, что разговорился чересчур, и в одно мгновение закрыл голову руками, предполагая, без сомнения, что разгневанная жинка тут же вцепится в него когтями. Сразу ж пожалел мужик о том, что задумал свадьбу, пожалел и хорошего парубка, которому придется теперь наверняка отказать. «Господи Боже мой, за что такая напасть на нас, грешных! и так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!»
Часть V
Сидя у своего воза, парубок в белой свитке рассеянно глядел на шумевший вокруг него народ. Солнце тащилось к закату, и усталый день шел к своему концу...
«О чем загорюнился, Грицько?» - ударил нашего парубка по плечу высокий загорелый цыган, предложивший купить у него волов. Грицько, совсем загорюнившийся, отмахнулся: цыганам-де только и мысли что о доходе да как бы обойти простого человека. Цыган не отступал. Он сразу понял, что причина странной рассеянности Грицька не волы, а отказ Черевика выдать за негодочку. Цыган предложил парубку договор: «А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам Параску?» Грицко пообещал продать и за пятнадцать, если цыган выполнит свое обещание, и взял задаток в пять рублей. Парубки ударили по рукам.
«варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички», а попович свое: сердце его жаждало кушанья послаще пампушечек и галушечек. Дородная красавица, притво-рясь непонимающею, все отнекивалась да отмахивалась, а попович шептал ей о любви своей, держа в одной руке вареник, а другой «обнимая широкий стан ее». Нежный разговорХиври с поповичем неожиданно был прерван лаем собак во дворе и стуком в ворота. В ворота стучались нетерпеливо и напористо. Испуганный попович полез под самый потолок, где на досках был сложен всякий хлам, а Хивря без памяти побежала отворять ворота: стук повторялся с большой силой.
Часть VII
и весть об этом быстро разнеслась среди народа, уже заканчивавшего торговлю. А тут еще новость: волостной писарь видел в сарае подобное же явление. Испуг к ночи объединил всех. Народ спешно расходился на ночлег.
Среди тех, кто ломился в ворота Хиври, были Черевик, его дочка, кум и прочие гости. Кум и гости были уже на подпитии, весело и шумно ввалились в хату. Хивря сидела как на иголках, особенно когда гости кинулись шарить по всем щелям. Кум поинтересовался, не трясет ли куму лихорадка, и Хивря согласилась, что ей действительно нездоровится.
Ужас сковал всех находившихся в хате. Кум так и застыл с разинутым ртом, а один из гостей, считавшийся храбрецом, подпрыгнул под потолок. Он ударился о доску, остальные доски подвинулись, и вниз с грохотом упал попович. Раздался крик. Кум, едва живой от страха, «пополз в судорогах под подол своей супруги». Храбрец полез в печь, несмотря на узкое отверстие, и сам задвинул заслонку. А Черевик, как ошпаренный кипятком, бросился к дверям, натянув на голову горшок вместо шапки. Он бежал из дома, не чувствуя под собою ног, и тут ему почудилось, что за ним кто-то гонится. «Черт, черт!» - закричал он, утраивая силы, и услышал, как что-то с шумом ринулось на него. Словно дух вышел из Черевика, и он остался лежать посередине дороги «нем и недвижим».
наверху, другой внизу, - потом обнаружил черепок от горшка, другая половина которого была на голове Черевика. Общий шум и хохот заставили очнуться Солопия и его супругу. После пережитого испуга они долго в ужасе глядели на окруживших их цыган, которые показались им «диким сонмищем гномов».
Черевик проснулся свежим утром у кума в сарае. Под боком, дергая его за рукав, зудела нежная супруга. Солопий нехотя поднялся, протер глаза и посмотрел вокруг. Жинка его при первом желании Черевика умыться потянулась за рушником, но с ужасом отбросила его от себя: это был красный обшлаг свитки. Собравшись слухом, видя, что у супруга от страха отнялись ноги и зубы стучат, она отправила его продавать кобылу.
Ведя кобылу на ярмарочную площадь, Черевик мрачно ворчал, что с самого начала не хотел ехать на эту проклятую ярмарку, что на душе у него было тяжело и волы два раза поворачивали домой. Философствования Черевика внезапно прервал возглас появившегося передним цыгана: «Что продаешь, добрый человек? » Бежавшего Черевика внезапно схватили дюжие хлопцы и обвинили его в краже кобылы. Пока несчастный мужик объяснял, что у него самого кобылу украли, несколько хлопцев поймали и кума его и привели с заложенными назад руками.
«- Чудеса завелись! - говорил один из них. - Послушали бы вы, что рассказывает этот мошенник, которому стоит только заглянуть в лицо, чтобы увидеть вора; когда стали спрашивать, отчего бежал он как полоумный,- полез, говорит, в карман понюхать табаку и вместо тавлинки вытащил кусок чертовой свитки, от которой вспыхнул красный огонь, а он давай Бог ноги!
»
Часть XII
Черевик вместе с кумом лежат связанные. Один другому жалуются на недобрый поклеп да всхлипывают. В это время входит Грицько. Черевик узнал его сразу, показал куму и повинился, что не уважил такого славного парубка. Позвал Грицько хлопцев, что вязали и сторожили кумов, и освободил их. Солопий побожился, что сегодня же сыграет свадьбу. Грицько пообещал, что через час явится к нему, а сейчас-де Черевика ждут дома покупатели его кобылы и пшеницы. Черевик от радости, что его кобыла нашлась, онемел и лишь молча поглядел вслед уходившему Грицьку.
« - Что, Грицько, худо мы сделали свое дело? - сказал высокий цыган спешившему парубку. - Волы ведь мои теперь? - Твои! твои!»
Часть XIII
Сидя в хате одна - одинешенька, Параска мечтает о своем парубке. Горюнится, что не выдадут ее за хлопца, что мачеха подобрала под себя дом и отца. Вспоминает Параска, какие слова говорил ей Грицько, сладко и мечтательно вздыхает: выйти бы за него, перейти с ним в новую хату, вышить ему новую свитку. И тогда можно будет мачехе на улице не кланяться за то, что била свою падчерицу... Вдруг опомнившись, Параска примеряет очипок мачехи, чтобы посмотреть, будет ли ей к лицу головной убор замужней женщины. С зеркалом в руках тихонько шагала Параска по хате, а потом развеселилась, начала притопывать ногами и пошла танцевать, напевая любимую песню:
«Зелененький барвшочку,
Стелися низенько! А ти, милий, чорнобривий,
Зелененький барвшочку,
Стелися ще нижче! Ати, милий, чорнобривий, Присунься ще ближче!»
«- Вот хорошо, батька с дочкой затеяли здесь сами свадьбу! Ступайте же скорее: жених пришел!»
порог хаты, как почувствовала себя на руках парубка в белой свитке, который с толпой народа ждал ее на улице. Черевик тут же и благословил молодых. Неожиданно вернулась Хивря и стала кричать, что скорее треснет, чем допустит это, но никто ее уже не слушал.
«Странное, неизъяснимое чувство овладело бы зрителем при виде, как от одного удара смычком музыканта, в сермяжной свитке, сдлинными закрученными усами, все обратилось, волею и неволею, к единству и перешло в согласие. Люди, на угрюмых лицах которых, кажется, век не проскальзывала улыбна, притопывали ногами и вздрагивали плечами. Все неслось. Все танцевал».
Общее веселье захватило даже старушек, которых, казалось бы, уже ничто не могло бы развеселить. Постепежо звуки становились тише. Наконец все закончилось.
«Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвье други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряотся по свету и оставляют наконец одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно становится сердцу, и нечем пэмочь ему». |
