Хлестаков и хлестаковщина
Из всех пьес Гоголя первое место принадлежит, конечно, «Ревизору». Огромное общественное значение этой гениальной комедии достаточно известно. Вполне выяснены также ее высокие художественные достоинства: яркая типичность образов, резкая определенность характеров, выдержанных во всех мелочах, мастерское развитие действия, неподдельный комизм, вытекающий не только из создавшегося положения, но из самой сути выведенных лиц. Меньше внимания уделяла критика оценке другой стороны, хотя сам Гоголь дал весьма определенные указания на нее. Это именно русский национальный характер важнейших лиц, и прежде всего - Хлестакова. Мы уже знаем, как интересовался Гоголь психологией русского человека как такового, «русского человека всех званий и состояний», следовательно, независимо от тех особенностей, источником которых являются ближайшая среда, семья, воспитание и т. д.
Наблюдая чиновника, помещика, купца, мещанина, лакея, мужика, Гоголь старался разглядеть в каждом из них, прежде всего, коренные русские черты и, выдвигая их вперед, превращал бытовые типы в национальные. И выходило так, что лица «Ревизора» и «Мертвых душ» изображали не только «искажение русской природы» (как выражался Гоголь), которое объясняется условиями времени, грубостью нравов, дореформенными порядками, отсутствием просвещения, но и важное и стойкое «искривление русской национальной физиономии», переживающее условия времени, смену «порядков наблюдающееся, хотя бы в смягченном виде, и при новых условиях жизни, среди новых, облагороженных нравов, при всех возможных успехах просвещения...» Отсюда прочность, постоянство гоголевских типов этого рода: Хлестаковы, Ноздревы, Собакевичи, Чичиковы, Маниловы здравствуют и поныне, благополучно пережив все перемены, какие были у нас, все реформы и все реакции, и встречаются во всех «званиях и состояниях», во всех слоях общества и во всех партиях...
найдется у многих из нас, часто заслоненное или обезвреженное другими чертами, но нередко выступающее с большей или меньшей отчетливостью. Вот послушаем, что говорит об этом сам Гоголь (в известном «Отрывке из письма»): «... это лицо должно быть типом многого, разбросанного в разных русских характерах, но которое здесь соединилось случайно в одном лице, как весьма часто попадается и в натуре. Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым, но, натурально, в этом не хочет только признаться: он любит даже и посмеяться над этим фактом, но только, конечно, в коже другого, а не в собственной. И ловкий гвардейский офицер окажется иногда Хлестаковым, и государственный муж окажется иногда Хлестаковым, и наш брат, грешный литератор, окажется подчас Хлестаковым. Словом, редко кто им не будет хоть раз в жизни; дело только в том, что вслед за тем очень ловко повернется, и как будто бы и не он».
«ты» и написал «Юрия Милославского»; но, вообще говоря, мы не Хлестаковы: мы только носим в своей русской душе малую толику «хлестаковщины» разного рода. Носил в себе таковую и, по-видимому, немалую и сам Гоголь, столь склонный к «выдумкам», мистификациям и симуляциям, какие в изобилии встречаются в его письмах. Эта черта засвидетельствована современниками, близко знавшими великого писателя и искренно к нему расположенными. С. Т. Аксаков писал, что «Гоголь был не лгун, а выдумщик» и что ему ничего не стоило сочинить какую-нибудь небылицу, чтобы только от вязаться от докучных вопросов. По свидетельству того же Аксакова, возводил это в принцип, доказывая, что нет надобности всегда говорить правду.
«выдумки» на место фактической правды, причем выдумка могла иметь свое оправдание, могла сбиваться на психологическую или даже моральную правду: того, о чем говорит человек., фактически не было, но если бы оно было, то положение много выиграло бы в своей внутренней логике, оно было бы понятнее, правдивее. Кто здесь, собственно, солгал? Действительность или человек? Может быть, солгала действительность, а человек своею выдумкой ее поправил? Чтобы так «поправлять» действительность, нужно быть искренним в выдумке и лгать задушевно. Упрекая актеров за непонимание типа Хлестакова, Гоголь писал: «Вообще у нас актеры совсем не умеют лгать. Они воображают, что лгать - значит просто нести болтовню. Лгать - значит говорить ложь тоном так близким к истине, так естественно, так наивно, как можно только говорить одну истину, - и здесь-то заключается именно все комическое лжи...» Отсюда уже недалеко и до художественности во лжи, артистичности выдумки. Так это и у Ив. Алекс. Хлестакова он «лжет вовсе не холодно, не фанфаронски театрально; он лжет с чувством; в глазах его выражается наслаждение, получаемое им от этого. Это вообще лучшая и самая поэтическая минута в его жизни, почти род вдохновения..»
Хлестаковщина не столько обман, сколько самообман, самообольщение... В психологический состав хлестаковщины входит еще элемент «самозванства человек, вольно или не вольно, попадает в положение, ему не подобающее. Раз он очутился на непривычном, но почетном месте, льстящем его амбиции, ему ничего не остается, как худо ли, хорошо ли играть выпавшую ему роль и убедить самого себя хоть на минуту в правомерности этой роли.
«Неузнанный я взошел на кафедру и неузнанный схожу с нее..», он в эту минуту был Хлестаковым, что не мешало ему в том же письме признать, что он взялся не за свое дело.
религиозного проповедника, «пророка», исповедника душ, то в ряде «выдумок» и рискованных выражений, каких немало него письмах. Издание книги «Выбранные места из переписки с друзьями» было также эпизодом в своем роде хлестаковским, и он сам признал это в письме к Жуковскому: «Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в все.. Право, есть во мне что-то хлестаковское!.»
«Право, есть во мне что-то хлестаковское!»
«что-то» в умеренном, так сказать, натуральном виде вовсе не порок, а только свойство, не подлежащее моральной оценке и могущее развиваться в различных направлениях. Моральная оценка вступает в свои права с того момента, когда это «что-то» становится чрезмерным и, кроме того, искажается под влиянием дурных черт натуры данного человека. Но всего больше способствует чрезмерному развитию или вырождению «нормальной хлестаковщины» душевная пустота: там ей нет удержу, там ей раздолье. И мы хорошо понимаем, что для изображения «хлестаковщины» в преувеличенном виде Гоголь должен был вывести человека, совершенно бесцветного, безличного и пустого, у которого нет ни одной резкой черты, дурной или хорошей, способной заслонить или затормозить «хлестаковщину».
«Отрывке из письма» Гоголь характеризует Ивана Александровича так: «У Хлестакова ничего не должно быть означено резко. Он принадлежит к тому кругу, который, по-видимому, ничем не отличается от прочих молодых людей. Он даже хорошо иногда держится, даже говорит иногда с весом, и только в случаях, где требуется или присутствие духа, или характер, выказывается его отчасти подленькая, ничтожная натура...» В такой «психической среде» хлестаковщина, действительно, может расцвесть пышным цветом и, ничем не сдерживаемая, выродиться в нечто весьма уродливое... |
