Печорин на первых страницах дневника подробно пишет о Грушницком, характер которого для него совершенно ясен. Главное в Грушницком - стремление казаться не тем, что он есть, страсть «производить эффект», отсюда позерство, подражание модным романтическим героям («он из тех людей, которые важно драпируются в необыкновенные чувства, возвышенные страсти и исключительные страдания»). В действительности же он, обыкновенный мелкий себялюбец, «занимался целую жизнь одним собою». Эти качества подчеркнуты и в портрете Грушницкого. Внешность его не описывается подробно, отмечено лишь, что он «хорошо сложен, смугл и черноволос», но зато много внимания уделяется позе Грушницкого, его манере держать себя.
«закидывает голову назад, когда говорит, и поминутно крутит усы левой рукой, ибо правою опирается на костыль». Такая поза подчеркивает стремление Грушницкого казаться человеком бывалым, прожившим большую жизнь и испытавшим глубокие страсти. В этой связи характерна запись Печорина 5 июня: «... как все мальчики, он имеет претензию быть стариком; он думает, что на его лице глубокие следы страстей заменяют отпечаток лет».
То же стремление произвести эффект подчеркнуто и в одежде Грушницкого. Описание одежды является существенным во внешней характеристике персонажа у Лермонтова. Особенности Грушницкого в манере одеваться подчеркнуты дважды: во время пикника, когда он, сопровождая Мери, повесил поверх шинели «шашку и пару пистолетов», и при описании «полного , сияния армейского пехотного мундира». В последнем случае отсутствие вкуса у Грушницкого Лермонтов подчеркивает эпитетами «двойной лорнет», «эполеты неимоверной величины», «черный огромный платок», «высочайший подгалстушник».
От Грушницкого не просто пахнет розовой помадой, а «несет». Духами он не просто надушился, а «налил себе полсклянки за галстух». Такое описание «сияния мундира» (в действительности очень скромного) позволяет Лермонтову раскрыть существенную сторону характера Грушницкого, не прибегая к прямым авторским высказываниям, хотя при создании образа Грушницкого используется и этот прием. Рисуя портрет Грушницкого, Печорин не стремится представить его глупцом, франтом или злодеем. Он пишет: «... в те минуты, когда сбрасывает трагическую мантию, Грушницкий довольно мил и забавен»; когда он пытался поднять стакан, «выразительное лицо его в самом деле изображало страдание». Но, к сожалению, Грушницкий так углубился в свою роль, что ни разу не проявил своей природной доброты, а ведь Печорин упоминает, что он в сущности добрый малый. Читатель так и не увидел его выразительного лица без искажения, в котором повинен сам его обладатель.
Портрет Грушницкого, как и других действующих лиц в романе, не дается статичным, а меняется в зависимости от душевного состояния героя. Перед дуэлью напускная храбрость и самодовольство Грушницкого сменяются растерянностью, у него появляются угрызения совести: «во взгляде его было какое-то беспокойство», «тусклая бледность покрывала его щеки», хоть он и постарался принять гордый вид. Когда Печорин объявляет свое условие, Грушницкий пытается договориться с капитаном; у него дрожат «посиневшие губы»; перед лицом смерти что-то искреннее мелькает в выражении лица Грушницкого; глаза его сверкают, лицо вспыхивает.
«производить эффект» определяет все поведение Грушницкого. Он вместо юнкерской шинели носит солдатскую, чтобы произвести впечатление разжалованного, а это сообщит его личности таинственность и привлекательность. Он стремится казаться героем - и машет шашкой, «кричит и бросается вперед зажмуря глаза». Он хочет казаться опытным, умным, «видевшим виды» человеком - и не разговаривает, а изрекает афоризмы, вроде «я ненавижу людей, чтоб их не презирать»; «Моя солдатская шинель - как печать отвержения. Участие, которое она возбуждает, тяжело, как милостыня». Афоризмы его, в отличие от печоринских, вычурны и надуманны; на них та же печать кажущейся эффектности, как и на их создателе. Бросаются в глаза нарочитая картинность и книжность его сравнений, претенциозность. Рядом с ними сравнения Печорина («Машук, как мохнатая, персидская шапка») или Максима Максимыча («.. . горы видны были как на блюдечке») кажутся простыми и естественными.
говорит о своей любви к Вере: «.. . воспоминание об ней останется неприкосновенным в душе моей». Грушницкий о своей любви к Мери говорит театрально, вычурно, неестественно: «Кто видел вас однажды, тот навеки унесет с собою ваш божественный образ». Избитый эпитет «божественный», контраст слов «однажды» и «навеки» - все это традиционная, трафаретно-театральная манера речи, штамп. Это - декламация. Через несколько дней Грушницкий будет злословить и сплетничать о Мери, которая уязвила его мелочное самолюбие, оказав предпочтение Печорину.
«Он из тех людей, которые на все случаи жизни имеют готовые пышные фразы»,- говорит о нем Печорин. Постепенно же разочарование сделалось «модой», которой начали подражать. «Разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его «донашивают»,- замечает автор в «Бэле». Грушницкий в романе как раз и олицетворяет «моду» на разочарование, он драпируется в обноски уже обветшавшего к тому времени романтического плаща разочарованного героя. Он сам уверился и пытается уверить других, что он - существо исключительное, «не созданное для мира». На самом же деле в Грушницком нет ничего исключительного, кроме желания казаться особенным человеком.
в постоянство женщин,- и тут же начинает театрально превозносить «божественный образ» Мери. То есть разочарованность у него показная, внешняя, это поза, нужная ему, чтобы привлечь внимание к своей особе, стать заметным в обществе. То, что в Печорине искренне и трагично, в Грушницком фальшиво и смешно. Ничтожество интересов, ограниченность ума Грушницкого помогают увидеть глубину действительного разочарования Печорина и оттеняют трагизм его. В этом композиционное значение образа Грушницкого.
«злой язык» - нескрываемая насмешливость по адресу больных - «водяной» знати. Близки они и тем, что оба - «поэты на деле». Поэтичность для Печорина - это высокие мысли и чувства, дар воображения («одно слово для нас целая история»,- говорит он Вернеру), душевная тонкость, понимание человеческого сердца. Характерно, что в Грушницком герой не видит «ни на грош поэзии». Интересно, что Печорин ценит в Вернере его неспособность сделать лишний шаг для денег, его душу, «испытанную и высокую», его уменье проникаться жалостью и состраданием к людям (герой видел, как Вернер плакал над умирающим солдатом). Но главное, что заставило их отличить друг друга среди многих - критическое направление ума, склонность к анализу, привычка подвергать сомнению всяческие убеждения. Не случайно молодежь прозвала Вернера Мефистофелем, воплощающим дух отрицания и сомнения. Главное в скептицизме Печорина и Вернера - не безверие, а именно этот дух сомнения, привычка критически переоценивать «разные разности», правило «ничего не отвергать решительно и ничему не вверяться слепо».
Однако Вернер существенно отличается от Печорина: он беден, поэтому вынужден «действовать» в ограниченном смысле слова, т. е. трудиться, лечить больных; у него много приятелей, «все истинно-порядочные люди, служившие на Кавказе» (то есть декабристы), в то время как у Печорина, кроме Вернера, нет ни друзей, ни приятелей; Вернер не умеет воспользоваться своим знанием сердца человеческого и управлять действиями людей, то есть у него нет печоринской воли и стремления подчинять ей все и всех. Делая выводы, можно сказать, что, с одной стороны, Вернера отличает от Печорина большая гуманность, связь с людьми, а с другой - меньшая сила характера, отсутствие «сил необъятных». Отсюда его несогласие с поведением героя, идущего в своих действиях до конца, каким бы тяжелым этот конец ни был.
у Вернера был прототип - доктор Мейер. Использовав для образа Вернера внешность Мейера и частично его биографию, Лермонтов усилил в своем герое черты, характерные для поколения 30-х годов. Этим в романе углубляется критика общественных условий и ярче выступает мысль о закономерности появления в 30-е годы людей, подобных Печорину. |
