«своей особенной гордой и учтивой манерой» умел себя так поставить к обществу богатых веселых гвардейцев, что на него смотрели как на «человека особенного, только временно занимающего должность адъютанта, и неприятного товарища», но, несмотря на то, что «многие с ним были на ты, его невольно уважали».
«радость за посрамление самонадеянных педантов австрийцев, которое он предсказывал, и, главное, он чувствовал радость от того, что теперь скоро придется и русским войскам вступить в дело с столь страшными для всех французами». Исправленный текст зачеркнут, и ощущения князя Андрея выражены по-иному: в центре их не столько ироническое отношение к тому, что «полусумасшедший старый фанатик Мак хотел бороться с величайшим гением после Кесаря», хотя мысль эта оставалась,- сколько «волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянных австрийцев», а главное, надежда принять участие в столкновении русских с французами и «положить на одну сторону весов и свою долю любви к славе и равнодушия к жизни».
«воспитанный в воспоминаниях века Екатерины и сам участвовавший в легких победах русских в Турции, князь Андрей никогда ни на мгновение не сомневался в том, что русские войска - лучшие войска в мире. И представляя себе - это была его любимая мечта - как оя с знаменем впереди ведет полк на обсыпаемый картечью мост или вал укрепления, он чувствовал, что этим войскам ничто противостоит), не может, и потому был счастлив теперь на скорое осуществление своих мечтаний».
«гений Бонапарта» окажется «сильнее всей храбрости русских войск. Он» боялся за русские войска и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя». Единственно возможное разрешение «этого противоречия» князь Андрей находил в том, чтобы он «сам командовал русской армией против Бонапарта». Он не мог только представить себе, когда бы это могло быть.
заменены в этой же рукописи кратким сообщением автора о том, что князь Андрей был «один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела», и что, узнав о разгроме армии под Ульмом, Болконский понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней».
Узнав о поражении Мака, князь Андрей невольно испытал «волнующее радостное чувство», вызванное «посрамлением самонадеянной Австрии». Уже нет речи о Наполеоне как о «величайшем гении после Кесаря», а только отражен страх князя Андрея перед гением Бонапарта, который «мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск». Так в рукописях и в окончательном тексте.
Следующее событие войны 1805 года, которое существенно повлияло на взгляды князя Андрея, было, как иронически замечает Толстой, «знаменитое сражение» под Кремсом, за которое воздавались похвалы «со стороны русских и австрийцев русским войскам», а «со стороны французов французским войскам». Князь Болконский, участвовавший в сражении, «с великой похвалой был представлен Кутузову» и от Кутузова с донесением «об этой победе» послан в Брюнн к австрийскому двору. В Брюнне князь Андрей встречается с дипломатом Билибиным и его кружком, присутствует на приеме во дворце австрийского императора.
Толстому важно показать, как князь Андрей, очутившись в атмосфере высших кругов, был вновь охвачен мыслями о славе. «Тот сырой и холодный вечер» после Кремского сражения, когда он верхом объезжал «серые шинели солдат и в первый раз услыхал свист пуль, был далек от него, как будто это было десять лет назад». Князя Андрея везде «встречали и льстили»; он был приятно взволнован успехом. И опять «в его воображении восстал знакомый образ: маленький человечек с орлиным носом и твердым ртом. Он вспомнил свое лицо и сравнил одно с другим.
Отношение князя Андрея к войску звучит в новом варианте совсем по-иному, оно уважительное. Он возражает на ироническую реплику Билибина о «победоносном православном воинстве», говорит, что это «воинство» в сущности, не так плохо, что он узнал это в последнем сражении. «Солдат очень хорош. Офицеры дрянь. Но все вместе - Это еще хорошее орудие в руках искусного человека». Князь Андрей с удовольствием говорит о том, что завтра после вечера у княгини Эстергази он будет «в палатке, в избе, с солдатами». Разговор он закончил признанием: «Я это люблю, право, люблю». Хотя с тою же настойчивостью повторяются его честолюбивые мечты о славе, карьере, однако отношение его к Кутузову и особенно к войску, к солдатам качественно совершенно отлично от того, какое было в предыдущем варианте. |
