«Сознание жизни» по Толстому
Ученые давно заметили вторичность логического оформления идей Толстого и первичность их эстетического уяснения. Философские трактаты Толстого, в особенности «Исповедь», вобрали в себя предшествующий художественный опыт писателя. Толстой-художник открывает область непосредственной жизни, становится как бы первопроходцем в изучении ее глубочайших духовных закономерностей, которые потом становятся объектом изучения Толстого - философа и публициста. В статье «Мировоззрение Толстого» В. Ф. Асмус писал: «И ранние повести и рассказы Толстого, и большие романы его зрелой прозы, и художественные произведения, написанные в старости, - с «Воскресением» в центре, задуманы и созданы в страстных поисках ответить на те вопросы, которые Толстой ставил перед собой в своих философских, социальных, этических трактатах на публицистические и философско-религиозные темы. Иные из этих философских, социальных, этических трактатов кажутся прямым продолжением исследований, которые в художественной форме начаты в близких к ним по времени, а иногда и в отдаленных художественных произведениях».
«Войны и мира», а также в философской части эпилога. Размышления писателя о соотнесенности «разума» и «сознания» как двух различных сфер духовной жизнедеятельности человека имеют продолжение в «Исповеди» в положениях о разумном, опытном или отвлеченно-умозрительном, познании и вере как вне-разумном знании истины, непосредственно идущим из сердца человека. В «Исповеди» же Толстой обращается и к центральной проблеме своего художественного, творчества - проблеме свободы и необходимости и решает ее с прежних, заявленных в «Войне и мире» позиций, но заостренных в религиозно-нравственном аспекте. В художественном творчестве доминирует идея сосуществования духовной внутренней свободы человека с законом всеобщей обусловленности, строжайшей детерминированности.
В трактатах углубляется мысль о согласованности внутренней свободы человека со всеобщим нравственным законом. В «Исповеди» же ставится и другой глобальный вопрос о значении социально-практической жизни человечества для понимания его внутренней духовной миссии. В самой общественной практике народа, именно крестьянской массы, Толстой ищет ответ на коренные вопросы своих идейно-нравственных исканий. В «Войне и мире» в особенности он показал ведущее значение общественной истории для понимания «сознания» людей. Наша задача сводится к уяснению тех противоречивых и сложных связей, которые Толстой устанавливает между «сознанием» людей и их «деятельностью» на материале жизненной истории Пьера Безухова.
«тех идей и тех настроений, которые сложились у миллионов русского крестьянства ко времени наступления буржуазной революции в России»3. В субъективном аспекте этот переход писателя на позиции патриархального крестьянства сказался обращением к народной вере.
«я» жизнь представилась ему абсурдом, «глупой и злой шуткой». Жизнь бессмысленна, если она является «временным, случайным сцеплением частиц» и завершается их окончательным распадом, если она исчерпывается разъединенными существованиями, не скрепленными внутренними духовными связями, не освещается абсолютной духовностью.
«наша мудрость» в лице Соломона, Будды, Сократа, Шопенгауэра лишь подтвердили пессимистическое отрицание жизни как величайшего зла и абсурда. Однако заключение «мудрых» о том, что «все суета и томление духа», встретило сомнение у Толстого, объятого ужасом перед неизбежностью окончательного уничтожения.
«Сознание жизни», считает Толстой, спасло его от ошибок «разумного знания»: это последнее привело к признанию абсурдности жизни и потому поставило на грань самоубийства. Не найдя ответа на вопрос о смысле жизни в опытных и умозрительных науках, Толстой обратился к самой социальной практике трудящегося человечества, ища ответа на свои сомнения. «Оглянувшись на людей, на все человечество, я увидал, что люди живут и утверждают, что знают смысл жизни». Он понял, что миллионы отживших и живущих людей располагают «неразумным знанием», верой, «дающей возможность жить», верой, которая «одна дает человечеству ответы на вопросы жизни». Вера определяется как «знание неразумное», как «сила жизни», как знание се смысла, вследствие которого человек не уничтожает себя, а живет, потому что вера «конечному существованию человека придает смысл бесконечного, смысл, не уничтожаемый страданиями, лишениями и смертью». «Сознание жизни» открыло Толстому значение «неразумного знания» и тем утвердило его на путях оптимистического признания ценности жизни. Жизнеутверждение становится следствием признания бога, «причины всего», «причины причин», той силы, во власти которой находится человек. «Знать бога и жить - одно и то же. Бог есть жизнь». Существование бога выводится Толстым из чувства «умирания в безбожии» и «оживания в боге»: «стоит мне знать о боге, и я живу; стоит забыть, не верить в него, и я умираю». Бессознательный восторг, связанный с верой в бога, для Толстого становится доказательством того единого всемирного сознания, которое проявляется в каждом человеке.
Толстой настаивает на том, что в ответах, даваемых верой, «хранится глубочайшая мудрость человечества», что их нельзя отрицать на основании разума, неимеющего ничего общего с нравственным самосознанием личности.
«верующим ученым», сомнения возникали и обострялись, потому что их воззрения не подтверждались жизненной практикой. А когда он слушал разговоры безграмотного мужика-странника о боге, вере, жизни, спасении, ему открывалось «знание веры». Логика и разум ученых рождают в нем тьму сомнений, а правда, идущая из души народа, приводит писателя в состояние величайшего нравственного удовлетворения. Знание истины, смутно таившееся в его собственной душевной глубине, подтверждается как бы жизненным и духовным опытом «трудящегося человечества».
«Сознание ошибки разумного знания помогло мне освободиться от соблазна праздного умствования. Убеждение в том, что знание истины можно найти только жизнью, побудило меня усомниться в правильности моей жизни; но спасло меня только то, что я успел вырваться из своей исключительности и увидать жизнь настоящую простого рабочего народа и понять, что это только есть настоящая жизнь. Я понял, что, если я хочу понять жизнь и смысл ее, мне надо жить не жизнью. паразита, а настоящей жизнью и, приняв тот самый смысл, который придает ей настоящее человечество, слившись с этой жизнью, проверить его». |
