«Медный Всадник»
напряженные историко-политические размышления Пушкина на тему о русском дворянстве, которые нашли место в его многочисленных заметках, планах, набросках, наконец, В ряде произведений тридцатых годов. Евгений, подобно самому поэту, выходец из того феодального «старинного дворянства», которое в результате централизующей государственной политики Петра «упало, - говоря словами Пушкина, - в неизвестность»: «обеднело», «пришло в упадок», «составило род третьего сословия». И поэт считает необходимым довести это до сведения читателей, представляя им своего героя:
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало,
И под пером Карамзина
Но ныне светом и молвой
Все это определяет то сложное историческое и социальное обобщение, которое стоит за «мятежом» Евгения, следующим сразу же после лирического отступления Пушкина. Кулак на Медного Всадника сжимает не только петербургский бедняк, счастье и жизнь которого разбиты в щепы выбором места для новой столицы, но и «темный потомок» «некогда знатного, боярского рода», мститель за обиды «униженных» и «раздавленных» Петром предков. «Мятеж» Евгения - основное содержание его второй встречи с Медным Всадником - дан с еще большей, чем все предшествующее, пластической выразительностью и силой. Сперва, как и во время первой встречи, Евгений находится позади Медного Всадника, который и теперь обращен к нему спиною. Затем, после того как «прояснились в нем страшно мысли», Евгений обходит памятник кругом и оказывается перед Медным Всадником лицом к лицу. Там - Евгений и Медный Всадник были поставлены друг около друга, здесь - друг против друга. Там - сопоставление, здесь - противопоставление, конфликт.
Кругом подножия кумира
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его.
Чело К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь.
Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
«Добро, строитель чудотворный!
Шепнул он, злобно задрожав,- Ужо тебе!..»
«ужо» весьма выразительно как по своей стилистической, сугубо просторечной, окраске, так и по своей семантике (значит «потом», «позже» и вместе с тем зачастую употребляется как угроза мести, наказания).
И в «Ужо тебе!..» Евгения заключено в высшей степени значительное историческое и политическое содержание. О характере его можно судить по следующему. Издавна установилась, встречается уже в русской публицистике XVI века, символика коня и всадника: народ и царь (см. басню Крылова «Конь и Всадник», впервые опубликованную в 1816 году и в издании 1825 года поставленную на первом месте; см. аналогичное сравнение в пушкинском «Борисе Годунове» - в диалоге Басманова с Борисом). Эта же символика прямо выражена в пушкинском «Россию поднял на дыбы». На фальконетовском памятнике Петру конь и всадник слиты воедино. Но в поэме Пушкина между ними проводится и тонкое различение: в отличие от «горделивого» всадника, коню придан эпитет «гордый»; о всаднике сказано в прошедшем времени: «Россию поднял...», о коне - в настоящем и будущем: «Куда ты скачешь...» и «где опустишь...» В связи с этим особую выразительность приобретает рисунок фалькокетовского памятника Петру, набросанный Пушкиным в его черновых тетрадях примерно около этого же времени. На рисунке - скала; на ней - конь; но всадника на коне нет.
По что ж? Конем спокойно всадник правит
( царь Борис отвечает)
«Ужо тебе!..» Евгения. Но восклицание-угроза Евгения-прозрение в далекое будущее. Что же касается «мятежа» Евгения - это еще только бунт «частного» против «общего», причем - самое главное - бунт во имя только «частного». Поэтому «бунт» Евгения - бунт одиночки, безумный и безнадежный протест, не только неизбежно, но и законно обреченный на неудачу. И все это тоже выражено с необыкновенной пластичностью, в ярких и живых художественных образах «Медного Всадника» - гармонической пере кличкой начала поэмы с ее концом. |
