«Руслан и Людмила»
Жанровое разнообразие требует и разнообразия языка. Поэма Пушкина написана в русле поэтического языка Батюшкова и Жуковского, развивавших традиции «нового слога» Карамзина, в основу которого было положено то, что Ломоносов называл. «средним штилем». Это сближало литературный язык с разговорной речью, но и вносило в него существенные ограничения в духе салонно-дворянской эстетики. В «Руслане и Людмиле» Пушкин не раз снимает эти ограничения, заимствуя, когда он считает это нужным, языковой материал из сферы «высокого штиля» и вместе с тем смело черпая слова, выражения, обороты из «низкого штиля», просторечия.
«классиков», но и карамзинистов, видно, как велико было принципиальное их значение. Реакционные и консервативные критики осуждали Пушкина за наличие в его поэме «низких», «неприличных слов и сравнений», «площадных шуток», «выражений», оскорбляющих «хороший вкус», наконец, даже «мужицких рифм» (копиём- кругом). «Стихотворный язык богов должен быть выше обыкновенного, простонародного»,- заявлял в этой связи один из критиков и пояснял: «Поэзия требует, чтобы мы писали: копией. Стихотворцы по вольности сократили сие слово и стали писать копьем; потом и копьём, последнее есть уже слово низкое, простонародное; как же назвать прикажете грубое слово: копиём». Как видим, критика больше всего возмущало, что Пушкин соединяет прямо противоположные в системе Ломоносова категории: произносит «высокое» слово на «простонародный» лад.
Другой критик в «Письме к редактору», опубликованном в «Вестнике Европы», негодуя на то, что Пушкин взял материал для своей поэмы из народного творчества, и считая, что попытки такого рода являются «бедствием» для литературы, одновременно яростно обрушивался и на «грубый», «площадной» язык поэмы. Останавливаясь на эпизоде встречи Руслана с головой, заимствованном из сказки о Еруслане Лазаревиче, он пишет: «Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть старинного нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:
... шутите вы со мною
Каково?..
И стал пред носом молчаливо;
Картина достойная Кирши Данилова!
Далее: чихнула голова, за нею и эхо чихает...
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!
гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?» Отзыв этот исключительно красноречив. Как уже сказано, «народность» первой поэмы Пушкина носила достаточно ограниченный характер. Этим и объясняется страстность полемики, сразу же вспыхнувшей вокруг «Руслана и Людмилы».
В это же время своей поэмой, восторженно принятой прогрессивными литературными кругами, Пушкин утверждал романтический принцип творческой свободы писателя от всякого рода педантических теорий и «правил», литературных условностей, закостеневших традиций, мешавших движению литературы, вперед. Своей поэмой Пушкин расчищал пути, идя по которым он создаст позднее и «Евгения Онегина», и «Бориса Годунова». В поэме, по словам В. Г. Белинского, было заключено «предчувствие» «нового мира творчества»; этим она и открывала новый, пушкинский период в истории русской литературы.
Однако при чрезвычайно большом литературном значении поэмы Пушкина в ней, по справедливым словам Белинского, было мало «дельного»: отсутствовала непосредственная связь с современностью, с насущными запросами передовых кругов русского общества. Это явно не удовлетворяло и самого автора, к этому времени написавшего и «Вольность», и «Деревню», и «К Чаадаеву». Поэтому еще во время работы над поэмой Пушкин охладел к своему первому крупному литературному детищу. «Она мне надоела», «она так мне надоела»,- твердит он в письмах П. А. Вяземскому весной 1820 г. В то же время в письме от 21 апреля характерно проявляется окрашенная в романтические тона общая неудовлетворенность поэта и окружающим, и самим собой, и жизнью, которую он ведет. Он хотел бы «оживить» душу: «Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих».
«Руслана и Людмилы», а через неделю с небольшим петербургский генерал-губернатор Милорадович дает распоряжение полиции добыть текст пушкинской оды «Вольность». Это было началом надвигающейся грозы, разразившейся вскоре над головой поэта: в начале мая Пушкин выехал в далекую южную ссылку, сперва в Екатеринослав, затем, после четырехмесячной поездки с семьей генерала Н. Н. Раевского по Кавказу и Крыму, к месту назначенной ему службы - в Кишинев. |
