Через год после окончания Лицея, в 1818 году, А. С. Пушкин напишет стихотворение «К Н. Плюсковой», в котором изложит свое поэтическое кредо лицейских и первых послелицейских лет:
Свободу лишь умев славить,
Стыдливой музою моей...
Этим стихам предшествовали такие дерзкие сочинения юного Пушкина, как, например «Вольность», а вскоре будут написаны «К Чаадаеву», «Сказки», эпиграммы, «деревня», и вся направленность лирического творчества Пушкина в этот период будет подтверждать его верность той идее свободы, которую он усвоил еще в Лицее и которую славил страстно, искренне, «стихами жертвуя лишь ей». Гражданские мотивы, безусловно, являются определяющими в лирике юного Пушкина. Размышляет ли он над судьбой исторических личностей и целых народов («Вольность»), обращается ли к современной ему России («К Чаадаеву», «деревня»), ставит ли вопрос о главенстве закона над необузданной тиранией или о дикости рабства в просвещенной стране, - над все ми его раздумьями, над всеми художественными построения ми, превыше побед на поле брани и свершений в области искусства, превыше всего сияет образ вольности святой, образ Свободы. Многие стихи этого периода не публикуются, но мгновенно расходятся во множестве списков, распространяются в декабристской среде и становятся политическим фактом русской жизни.
Программной для раннего творчества Пушкина станет ода «Вольность». Немалой дерзостью со стороны молодого поэта было само решение дать стихотворению радищевское название. В русском обществе еще жива была память о трагической судьбе А. Радищева, и его стихотворение «Человек», ода «Вольность» продолжали волновать читающую Россию и в начале ХIХ века. Любое напоминание о Радищеве считалось предосудительным, и Пушкин отлично понимал, что нарочитая солидарность с запрещенным автором будет воспринята как прямой вызов официальной идеологии. Опасность стихотворения для судьбы его автора многократно усиливалась тем, что исторические факты и имена, упоминаемые в «Вольности», прямо ассоциировались с фактами современной жизни и именем царствующего императора Александра:
Самовластительный элодей!
Тебя, твой трон я ненавижу.
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Печать проклятия народы.
Ты ужас мира, стыд природы,
Упрек ты Богу на земле.
сила пушкинских обвинений была не только в прозрачности подтекста, но и в прямых социальных обобщениях, где поэт, говоря о рабстве и общественных пороках, употребляет исключительно множественное число: тропы, тираны, народы, цари:
А вы мужайтесь и внемлите,
Мотивы «вольности святой» продолжаются и в замечательном стихотворении «К Чаадаеву»:
Пока сердца для чести живы,
Мой друг Отчизне посвятим
Товарищ, верь: взойдёт она,
Россия воспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Как нетрудно заметить, народов вольность и покой», пробуждение России, падение самовластья все эти свершения молодой Пушкин с удивительным оптимизмом видит в недалеком будущем своей страны. Все его мечты и надежды сливаются в это время в удивительный поэтический образ - «звезда пленительного счастья». Время еще живой гордости за победу над Наполеоном, время тайных обществ и романтических надежд, время брожения молодых умов - оно, это время, отпечаталось в гражданской лирике Пушкина очень сильно.
Однако были и серьезные разочарования. Победа в народной войне не привела ни к отмене крепостничества, ни к облегчению жизни крестьян, на смену либеральному Сперанскому пришел преданный без лести» Аракчеев, всей России притеснитель, губернаторов мучитель...». Пушкин слишком ясно видит опасность общественного похолодания, и мысль его ищет ответа на новые вопросы.
» и всякое возвращение поэта к однажды сказанному слову, а тем более, яркому художественному образу не было случайностью. А Юрий Тынянов и Марина Цветаева главным отличием Пушкина от других великих поэтов считали (каждый из них пришел к этому выводу совершенно самостоятельно) стремительность его художественного развития - то, что Тынянов назвал «катастрофической эволюцией». Особенно ярко эта эволюция проявляется в таких темах творчества Пушкина, как гражданская лирика, пейзажная лирика, мотивы назначения поэзии.
«К Чаадаеву» Пушкин пишет «деревню». Образный строй стихотворения как бы продолжает художественную «мысль Вольности»: «губительный позор», «барство дикое», «рабство тощее», «тягостный ярем». Но поразительной является концовка стихотворения, в которой уже нет ничего общего с ликующей, восклицательной интонацией более ранних стихов: «Товарищ, верь: взойдет она, звезда пленительного счастья». На смену этой интонации приходит мучительный риторический вопрос:
Увижу ль, о друзья, народ неугнетенный
И нал Отечеством свободы просвещенной
«Звезда пленительного счастья» и «прекрасная заря» - это те самые «неслучайные слова за которыми стоит один художественный образ. Но как изменилась тональность стихов, как стремительна эволюция пушкинской мысли!
Период южной ссылки - это время стремительного развития пушкинского романтизма. Образы свободы в поэзии как бы диктуются самой природой Кавказа, Крыма, Черного моря. «Свободная стихия моря», «оплаканный свободой» певец моря Байрон, громады неподвластных чел гор, свободное парение орла в недостижимой вышине все эти лирические образы формируют художественный мир пушкинского романтизма. Но раздумья о судьбах России не оставляют поэта. В 1823 году он переживает глубокий кризис отражением которого становятся трагические стихи:
Я вышел рано, до звезды.
Рукою чистой и безвинной
В отягощавшие бразды
Бросал живительное семя.
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды.
Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
Их должно резать или стричь.
«Вышел рано, до звезды» - в этих словах, как и во всем содержании стихотворения, звучит драматическое для поэта осознание преждевременности своих юношеских призывов к свободе, которые не могли быть услышаны забитым и измученным народом. С этой мыслью тесно смыкалась и мысль о безнадежности устремлений будущих декабристов, как бы чисты и высоки ни были их помыслы. Можно сказать, что Пушкин пережил трагедию декабризма задолго до 1825 года. Сочувствуя деятелям тайных обществ, разделяя их мечты о справедливом конституционном правлении в России, он понимал всю романтическую утопичность этих мечтаний.
Уже в Михайловском Пушкин узнает и о смерти Александра в Таганроге, и о восстании в Петербурге. Тревога за участников восстания, среди которых было много друзей Пушкина, не оставляет его, он рвется в Петербург, забрасывает письмами Жуковского, Вяземского, но просит ни в коем случае не ручаться перед новым царем за его, Пушкина, благонадежность. Впрочем, умудренный жизнью, переживший глубокий духовный кризис, Пушкин уже не собирается с юношеской пылкостью бросаться в битву: «Каков бы ни был мой образ мыслей, политических и религиозных, я храню его про самого себя и не намерен безумно противоречить общепринятому порядку и необходимости».
«Во глубине сибирских руд...» и «Арион». Как и в молодости, снова зазвучат интонации горячей уверенности в будущем: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа, и братья меч вам отдадут». А в «Арионе» Пушкин говорит о себе как о последнем хранителе декабристских идеалов: «Я гимны прежние пою и ризу влажную мою сушу на солнце под скалою».
«катастрофическая эволюция» проявлялась прежде всего в том, что на смену прямым стиховым атакам против самодержавия пришли размышления об исторических судьбах России, о природе национальной стихии, что отразилось в его работе над «Евгением Онегиным» и «Борисом Годуновым». Проблемы свободы, отрицания рабства становятся все более философскими, обще человеческими, утрачивая прямую социальную или политическую окраску «Но человека человек послал к анчару властным взглядом», - напишет Пушкин в «Анчаре» - гениальном стихотворении, которое сознательно лишено поэтом каких бы то ни было конкретных примет места и времени. Чахлая и скупая пустыня, древо яда, устрашающий и символический образ владыки и раб, который «послушно в путь потек» и покорно умер у ног господина, - это картина мира, в который, конечно же, входит и Россия.
Уже в стихотворении «Свободы сеятель пустынный Пушкин остро почувствовал ту истину, которую позже безжалостно сформулирует А. Герцен: «Невозможно освободить человека извне, пока он не свободен изнутри». И понятие свободы у Пушкина с годами становится именно понятием внутренней свободы. В последний год жизни в стихотворении «Из Пиндемонти» Пушкин признается: «Зависеть от царя, зависеть от народа - не всели нам равно? Себе лишь одному служить и угождать, для власти, не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи... - вот счастье, вот права!»
И все же идеалы юности продолжали жить в душе поэта. Не даром в черновом варианте «Памятника» он вспомнил оду «Вольность>, когда в числе своих заслуг перед народом назвал и это поэтическое служение идее Вольности:
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу..
А другим вариантом последней строки было: «Что вслед Радищеву восславил я свободу». Пушкинский гимн свободе ос тается в русской поэзии одной из самых прекрасных и волнующих страниц. |
