«узнаем» мы души людей давно ушедших эпох, благодаря книгам совершаем самые немыслимые путешествия, переживаем самые невероятные приключения. Что-то заставляем себя читать, с трудом перелистывая страницы, ради чего-то забываем дела и встречи. Но цензоры всех эпох с тревогой глядят на исписанные листы и, говоря о книгах, кричат о ценности культуры народа. И сквозь века тянутся слова людей, которые умерли не только задолго до нас - задолго до возникновения Руси. Что же такое книга: божественное откровение или средство убить время? Учебник жизни или эффектная безделушка? И кто такой поэт: оракул, посланник Бога или умелец, получающий деньги за красиво оформленную ложь? Должен ли он, забыв о мелочах низменной жизни, о суете, уйти в творчество, раствориться в нем или, предаваясь всем благам жизни, высмеивать глупцов? Каждая эпоха, даже каждый поэт по-своему отвечали на эти вопросы, и почти каждый посвятил им не одно свое произведение. Многие возвращались к этой теме снова и снова, каждый раз создавая новый образ поэта.
«Арион» 1827 года Пушкин создает образ поэта, образ божественного избранника. Стихотворение названием и сюжетом относит читателя к греческому мифу об Арионе, напоминая о древнем статусе поэта-жреца. Эпизод, в котором моряки грабят Ариона, из стихотворения исчезает: поэт недосягаем для тех, кто его окружает, они не соприкасаются. Мир моряков - это сообщество людей, занятых общим делом:
движется, но пловцы лишены слова: кормщик молчит, и на челне царит тишина. Единственный, кто может, умеет и хочет говорить - это певец, и его слово обращено к людям, ждущим правды. В сознании лирического героя стихотворения противоречий между ним и окружающими нет, он не ставит себя не только выше их, но и вообще себя от них не отделяет («Нас было много на челне»). Дар делает поэта божественным избранником: в сцене кораблекрушения из за обильных олицетворений («лоно волн измял с налету вихорь шумный...», «выброшен грозою») создается картина вмешательства сверхчеловеческой воли, которая обрекает на смерть людей, сделавших плавание своим ремеслом (это подчеркнуто в перечислении «погиб и кормщик, и пловец!»). Но эта же сила спасает поэта, и это избранничество укрепляется в подчеркивании мистической природы его дара («таинственный певец», «веры полн», «гимны прежние », «ризу влажную мою»).
«Поэт», написанном в один год с «Арионом», поэт также изображен избранником небес, он также осенен мистическим ореолом («священной жертве», «святая лира», «божественный глагол»), но это избранничество предполагает отказ не только от привычного образа жизни, но и от норм человеческого поведения вообще. Человека избирает Бог, и предвидеть это избрание невозможно. Это дар неба, который освящает бессмысленную жизнь («хладный сон», «всех ничтожней он», «в заботы суетного света он малодушно погружен»), придает ей значение. Но этот дар в то же время преобразует саму природу человека, уничтожает все его связи с людьми. Образ поэта становится образом полубезумного, полупророка, и если первое найдет отражение в образе, повторяющем «Пророка», то второй образ неоднократно будет повторяться в стихотворении «Не дай мне Бог сойти с ума...». Проследим параллелизм этих мотивов: «Душа поэта встрепенется, как пробудившийся орел» («Поэт») - «Открылись вещие зеницы, как у испуганной орлицы» («Пророк»); «Бежит он, дикий и суровый, и звуков и смятенья полн, на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы» («Поэт») - «как бы резво я пустился в темный лес! Я пел бы в пламенном бреду, я забывался бы в чаду нестройных, чудных грез. И я б заслушивался волн, и я глядел бы, счастья полн, в пустые небеса» («Не дай мне Бог сойти с ума...»). Но уже в стихотворении «Поэт и толпа» 1828 года этот образ поэта-избранника претерпит существенные изменения. Вместо монолога пророка, дающего язык бессловесным и стоящего неизмеримо выше их, мы видим диалог, в котором и поэт низведен до толпы, и толпа обретает голос. Более того, оказывается, что у этой массы есть свои требования и представления о хорошей поэзии, и то, что поэт не опровергает их, но обсуждает, говорит о важности и ценности этих представлений. Голос поэта уже не голос, выражающий свое время и его нужды: он находится в напряженном диалоге с людьми, который хоть и формально заканчивается словами поэта, но ощутимо продолжается и за рамками стихотворения. Но поэт и толпа оказываются необходимы друг другу, поэтому, несмотря на неразрешимые противоречия и на то, что они не слышат друг друга (каждая реплика - не реакция на реплику собеседника, а развитие своей, предыдущей), спор все-таки продолжается. В итоге ни поэт не отворачивается от толпы, ни толпа не оставляет поэта, более того, она признает его талант.
«Цель поэзии - сама поэзия». И последние его произведения утверждают эту мысль. Сонет «Поэту» 1830 года самой своей выверенной веками, замкнутой и самодовлеющей формой говорит о ценности поэзии. Но в этом случае неизбежным уделом поэта оказывается одиночество, и это одиночество сильного: спокойное, без отчаяния. Поэт провозглашает: «не дорожи любовию народной», «ты царь - живи один», награды «в самом тебе, ты сам свой высший суд». Стихотворением «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», написанным в последний год жизни, Пушкин закрывает тему поэта и поэзии. Поэзия оказывается высшей ценностью и высшей властью, выше власти государевой («Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа»). Поэзия вечна («к нему не зарастет народная толпа»), благородна («чувства добрые я лирой пробуждал») и спасительна («душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит») по сути своей, и именно поэтому все то, что происходит с поэтом при жизни, не так уж важно («Хвалу и клевету приемли равнодушно и не оспоривай глупца»): ведь он принадлежит вечности. Так от представления о поэзии как о священном призвании Пушкин приходит к осознанию самостоятельной ценности поэзии как высшей категории бытия и духа. |
