«Ревизор» и театр Пушкина
«Записок сумасшедшего» уверял, что луну делают в Гамбурге. Но что Гамбург! В маленьком городке Российской империи сотворили и солнце: случайного проезжего наделили сиятельными титулами и чинами; и одни в уповании на справедливость простирали к нему руки, а другие, трепеща перед ликом его, несли ему жертвы (взятка - память о жертвоприношении, оттого-то и вручать ее подобает смиренно, едва ли не коленопреклоненно, воздавая мздоимцу божеские почести). Но солнце оказалось лжесолнцем. Антисолнцем. Дырой. И дыра обнаружилась. И вышколенный жандарм сообщил городничему: «Приехавший по именному повелению из Петербурга чиновник требует вас сей же час к себе. Он остановился в гостинице».
«чертоги», но скрепя сердце признававший историческую обусловленность такого ухода, все же мечтал о воздействии на театр площадных, народных традиций. И «Борис Годунов», и трагедия «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» и «Пир во время чумы», и «Сцены из рыцарских времен» ориентированы на какой-то неведомый нам, не состоявшийся, но манящий своей неразгаданностью театр смеха, жалости, ужаса. Мудрого смеха, разрывающей сердце жалости и ужаса, связанного с чувством ответственности человека за себя и за мир. Отзвуки театральных предположений, подобных пушкинским, несомненно, есть в «Ревизоре»: в комедии Гоголя живы традиции таинственных подмен одного человека другим, внезапных появлений неузнанного носителя истины; совпадений, ошибок. Разделение, дифференциация как-то особенно настораживали Гоголя, словно несшего в своем сознании некое воспоминание о цельности мира и порывавшегося в себе, в судьбе своей, в своем гражданском и художническом призвании восстановить эту цельность. Поэтому «Ревизор» - комедия, сквозь которую просматривается и что-то трагическое. Неведомый город управляем людьми, совершившими ошибку, « выходящую далеко за пределы того, что мы непосредственно видим. Город запущен и разворован. Но улицы, впрочем, можно и подмести, по-детски кривляющихся учителей урезонить на время, а больным взамен отрепья выдать одежонку почище. Однако над городом тяготеет ошибка, которой не исправишь, и эта непоправимая ошибка соборной, всеобщей совести, повлечет за собою другую: Хлестакова примут за ревизора.
«Ревизор» подсказан Пушкиным. «Ревизор» немало походит на пьесу земляка Гоголя, украинского писателя Г. Ф. Квитка-Основьяненко «Приезжий из столицы». Менее известно, что в мае 1831 года в приложении к журналу «Московский телеграф» была опубликована комедия «Ревизоры». Самому Гоголю было отлично известно это «вымышленное событие в лицах», принадлежавшее, очевидно, перу Николая Полевого, литератора, Гоголю достаточно чуждого.» И прямые его отзвуки в «Ревизоре» есть: в «Ревизорах», например, действовал судья Цапкин, в «Ревизоре - Ляпкин-Тяпкин. В «вымышленном происшествии...» тоже говорилось о страхе, испытываемом плутом-чиновником перед ревизией. Дочь плута и там выходила замуж за ревизора, и он расточал ей нежности: «Я буду летать к вам на крыльях любви и нетерпения... Мог ли я ожидать, ехавши сюда заниматься скучными, приказными делами, что найду здесь счастие моей жизни?» (лексика, тон этих томных тирад - прямо-таки хлестаковские!). Словом, «Ревизор» откровенно ориентирован на «Ревизоров».
истины. И эпизодик из чиновничьего быта разворачивается в действо, овеянное традициями площадных комедий: здесь и быт, и злободневные типы, и отголоски мифа, народных верований.
«Вот смотрите, смотрите, весь мир, все христианство, как одурачен городничий!» Поистине, страшный суд, потому что в народных легендах о страшном суде заложена мечта о некоей полной правде, а такая правда может придти лишь тогда, когда о каждом человеке выскажутся все люди. И тут героя комедии как бы судят все живущие и когда бы то ни было жившие на земле. Все судят каждого: наступило возмездие, грянула расплата за неправедно прожитую жизнь. И общеизвестно, что замысел «Ревизора» а шшашш был подсказан Гоголю Пушкиным и что в черновых бумагах Пушкина сохранился набросок, содержащий в себе как бы схему комедии Гоголя. Но связь «Ревизора» с Пушкиным, с его идеями, исканиями, с его художественным миром этим лишь начинается.
«Бориса Годунова». Его рецензия по обычаю времени написана как репортаж из книжного магазина: читатели с жаром обсуждают новинку литературы. Немудрящий толстяк, затесавшийся среди публики, хвалит мастерство Пушкина, «поворачивая перед глазами своими руку с пригнутыми немного пальцами, как будто в ней лежало спелое яблоко». Произведение Пушкина ему по душе, но ничего членораздельного толстяк сказать не умеет. Зато некто Элладий, созерцая кипящую вокруг суету книголюбов, говорит своему единомышленнику Полиору о возвышающей душу силе поэзии, воплотившейся в строках Пушкина. И «безмолвно пожал Полиор ему руку»: жест протягиваемой руки вводится даже в критическую заметку; и восторженный почитатель Пушкина в порыве патетики застывает «с подъятыми руками к небесам ».
«примирения между двумя враждующими природами человека»: между духом и телом, плотью со всеми необходимыми ей вещами, вещицами; между верой и разумом. «Борис Годунов» Пушкина - образец поэзии, сулящий долгожданное примирение.
Юноше Гоголю нравится сам пушкинский герой, Борис Годунов. Гоголь выделяет его духовность: да, он совершил преступление; но он ничего не хотел для себя. «О, как велик сей царственный страдалец! Сколько блага, сколько пользы, сколько счастия миру - и никто не понимал его...» С юношеской рецензией Гоголя можно и надо спорить: Борис Годунов был значительно более сложен. Был он, видимо, достаточно зловещей фигурой; а в трактовке Пушкина Борис Годунов стал литературным основоположником несостоявшихся благодетелей человечества, пытавшихся идти к всеобщему благу через зло, через кровь невинных. От пушкинского царя - прямая дорога к студенту Родиону Раскольникову из «Преступления и наказания» Достоевского. Но для Гоголя в герое Пушкина было дорого, величие государственных замыслов и страдание.
торжественным светом. Велико было страдание царственного преступника, велик был и грех его: во имя того, чтобы принести подданным благо, перешагнуть через кровь, убить невинного младенца, семилетнего мальчика-царевича (распустили слух: царевич играл и в припадке падучей болезни нечаянно наткнулся на нож).
|
