Впервые эта «характеристическая черта» возобладала в творчестве Пушкина в начале 1820-х гг. Сравнительно узкий круг как лицейских, так и петербургских (а отчасти и Михайловских) впечатлений сменился для ссыльного поэта ошеломляюще бескрайними просторами. Долгий путь в Екатеринослав, посещение Кавказа и Крыма, воз вращение оттуда в Кишинев, длительные поездки г Каменку, Киев, Одессу, путешествие по Молдавии - это чисто внешнее, географическое расширение круга впечатлений наполнялось особым внутренним смыслом. Живописная оригинальность южных пейзажей; этнографическая пестрота обступавших поэта нравов и обычаев; исторические воспоминания, невольно пробуждавшиеся в местах легендарных; героическая современность, с которой поэт столк нулся лицом: к лицу; мелькание новых лиц, любовные увлечения, вольные разговоры в кругу друзей - все это уже само по себе не могло не затронуть впечатлительную натуру Пушкина. Может быть, никогда в жизни - ни до, ни после этого - он не ощущал так остро чувства, свободы, чувства радостного обновления. Но это чувство было изначально отравлено: парадокс судьбы заключался в том, что свободу поэту принесла ссылка.
В стихотворении «Погасло дневное светило», самом первом из написанных на юге, в полном противоречии со своей внешней биографией поэт скажет
Искатель новых впечатлений,
Я вас бежал, отечески края
«Зеленой лампе», более биографически точном, поэт признается:
В изгнанье скучном, каждый час,
Горя завистливым желаньем,
Я к вам лечу воспоминаньем.
Но в послании «Чедаеву» мы встретим противоположную оценку:
Оставя шумный круг безумцев молодых,
В изгнании моем я не жалел об них
Нетрудно заметить, однако, что все эти парадоксальные сочетания относятся к человеку в обществе; этой ипостаси человеческого духа противопоставлена иная: порыв к вечной красоте, - именно в эти годы в пушкинскую лирику входит в качестве основного антологический жанр, воспевающий гармоническое единение человека с природой.
добровольно ушедший из общества себе подобных или же отвергнутый ими, и лики героя различны; Овидий, Кара-Георгий, Наполеон («изгнанник вселенной»), Байрон, Кирджали, Вадим, Сатана («изгнанник безнадежный»), кавказский пленник, разбойник.
Характер пушкинского Пленника проигрывал байроновским героям в энергии и силе: при всем своем свободолюбии он лицо пассивное, лишенное неистовства Корсара и Гяура, которые не признают никаких преград и запретов. Но тем самым характер героя в большей степени, чем у Байрона, если пока и не объяснен, то во всяком случае предопределен общественным воспитанием, современной действительностью. А главное - сочувственное внимание автора «Кавказского пленника» в поисках идеала перемещается на изображение жизни гордых «сынов Кавказа», сохранивших уклад дружной семьи, не знающих гибельного разобщения и ревниво охраняющих свою дикую вольность. Первоначально поэма и называлась «Кавказ» и открывалась описанием исполненного огненной отваги всадника-горца, в котором восхищенный взор поэта угадывал единение естественного человека с природой. Однако в ходе работы над произведением его героиней стала «дева гор», которая, полюбив «европейца», заражается его тоской, трактуемой как закономерный симптом одряхлевшего мира цивилизации. В последней исповеди Черкешенки:
«младенческому народу» элегическое уныние. Обретя свою личную судьбу, отличную от обычаев вольного племени, героиня неизбежно должна погибнуть. Поэтому эпилог поэмы, смущавший многих критиков и казавшийся инородным дополнением к романтическому происшествию, принципиально важен: в нем, по мысли Пушкина-романтика, запечатлено будущее вольного Кавказа, уже соприкоснувшегося с цивилизацией и тем самым обреченного на гибель. Позднее Пушкин отчетливо выразит ту же мысль в стихотворении «К морю»:
Судьба людей повсюду та же:
Где благо, там уже на страже
Иль просвещенье, иль тиран.
В духе романтических представлений история подвергалась этическому суду и развенчивалась просветительская идея адекватности исторического прогресса и человеческого счастья.
в лирике Пушкина 1820-х гг. («Эллеферия, пред тобой», «Война», «Кинжал»). Естественным было и стремление Пушкина обратиться к героическим темам русской истории, что определило замыслы поэм «Мстислав» и «Вадим», - последний из этих замыслов приобрел и драматургическую форму. Судя по известному нам драматургическому замыслу «Вадим» (план и первая сцена), конфликт защитника старинной новгородской вольности с самовластным варягом Рюриком Пушкин предполагал развить по законам классицистической трагедии - с характерным для нее вниманием к вольнолюбивому «гласу народа», не умолкающему в новых поколениях:
Вадим, надежда есть, парод нетерпеливый,
Старинной вольности питомец горделивый,
Досадуя, влачит позорный свой ярем;
Как иноземный гость, неведомый никем,
Являлся я в домах, на стогнах и на вече.
Вражду к правительству я зрел на каждой встрече
Однако дальше первой сцены данный замысел так и не был развит. К героическим темам русской истории пушкинскую музу настойчиво призывала декабристская критика, к которой Пушкин был по-своему чуток. Но в то же время декабристская литературная программа была уже архаичной для Пушкина, ибо она была в сущности программой просветительского классицизма, в исторических событиях прошлого видевшего прямую аналогию современности, ценившего в литературных произведениях политическую аллюзионность, считавшего задачей литературы прямую пропаганду свободолюбивых идей, видевшего в ней прежде всего средство воспитания гражданских идеалов. |
