Краткий сюжет произведения Пушкина «Скупой рыцарь»
Обе они начинаются словами Альбера; в обеих сперва по двое участников (Альбер и Иван; Альбер и герцог), затем и там и тут появляется третий: в первой - «входит жид», еврей-ростовщик; в третьей - «входит» тоже ростовщик, хотя совсем иного социального положения и отсюда душевного склада - барон Филипп. В. конце первой сцены возникает резкое столкновение между Альбером и евреем-ростовщиком; в конце третьей - еще более резкое и драматическое столкновение между Альбером и бароном Филиппом. Причем оба эти столкновения-не только симметричны по положению их в каждой из сцен, но и взаимосвязаны. Ведь обвинение в третьей сцене отцом сына в том, что тот хотел его убить, обокрасть, поскольку в перекликающейся с этим - не только по существу, но и композиционно - первой сцене сын с негодованием отверг предложение еврея отравить отца, было явно несправедливо. Понятно, что эта незаслуженная обида должна была особенно броситься в голову Альберу, вызвать его безрассудный и неудержимый порыв.
«жида» и отца Альбера, их композиционная перекличка тем резче подчеркивает, контрастно оттеняет всю несхожесть между приниженной фигурой банального еврея-ростовщика и в высшей степени своеобразным трагическим обликом «скупого рыцаря» - феодала барона Филиппа.
Но тождественность построения непосредственно связанных между собою первой и третьей сцен (в конце первой Альбер заявляет о своем твердом намерении пойти к герцогу - «искать управы» на отца; третья происходит во дворце герцога, куда Альбер за этим и явился) несет еще одну, притом едва ли не важнейшую, композиционную функцию. Совершенно симметричное построение первой, начальной, и третьей, конечной, сцен тем рельефнее выделяет центральное положение и значение второй сцены, которая в них как бы оправлена, которую они собою обрамляют.
Сцена эта по своей структуре представляет собой нечто совершенно своеобразное: в ней участвует всего лишь одно лицо - сам скупой рыцарь, и вся она состоит только из его монолога. Между тем именно такое построение этой центральной сцены наиболее отвечает цели произведения, его идейному замыслу: показывает главного героя в тех типичных для данной ситуации обстоятельствах, в которые он себя поставил, и наряду с этим даст поэту возможность развернуть перед читателями и зрителями гениальный психологический этюд о страсти накопления.
Первая и третья сцены происходят на поверхности земли, то есть в обычных условиях человеческого существования: первая, согласно данной ремарке, - «в башне» замка барона Филиппа, третья - «во дворце герцога». Вторая происходит в условиях совершенно необычных - под землей: в подземельях замка, куда прячет свои сокровища скупой барон, - ремарка: «подвал». Естественно, что в таком месте действия, самое существование которого барон заботливо от всех скрывает («Сойду в подвал мой тайный»), он только и может быть совершенно один. В то же время эта зримо, в ярком пластическом образе, предстающая перед нами одинокость барона полностью соответствует и тому положению, в которое он не - только поставлен своей страстью, но которого и сам для себя всячески добивается.
Ведь, безоглядно предавшись своей роковой страсти, живя только для нее и только ею одною, барон тем самым создал для себя противоестественные, антиобщественные условия существования, отделил себя не-переступаемой чертой, как бы магическим кругом от всех остальных людей с их естественными потребностями, взаимоотношениями и с обычными человеческими желаниями и интересами. И эта выделенность, одинокость льстит барону, полна для него особой услады. Недаром он приравнивает себя к царю, с недоступной другим «вышины» взирающему на весь мир, «демону», в гордом одиночестве наслаждающемуся своим неограниченным могуществом.
ее обрамляющими. В тех есть драматическое движение, драматическое действие. Вторая сцена статична. Развернуть драматическое действие при наличии во всей сцене всего лишь одного персонажа здесь не на чем. С этой статичностью вполне гармонирует окружающая обстановка: сцена происходит в подземелье с царящими вокруг покоем и тишиной:
Ступайте, полно вам по свету рыскать, Служа страстям и нуждам человека, Усните здесь сном силы и покоя, Как боги спят в глубоких небесах,- обращается барон Филипп к очередной «горсти золо-та», которую он готовится всыпать в очередной свой «верный сундук».
глубокого и мучительного внутреннего драматизма. Достигается это с помощью приема самораскрытия, мыслей вслух, - обращенного к самому себе монолога, то есть той речевой формы, которая вообще наиболее характеризует человека, полностью ушедшего в самого себя, в мир страсти, целиком заполнившей все его существование.
внимание и необычные размеры монолога барона Филиппа. В нем целых сто восемнадцать стихов, то есть, поскольку во всей этой «маленькой трагедии» Пушкина всего триста восемьдесят стихов, она составляет почти третью часть пьесы. Подобные пропорции мы едва ли встретим в каком-либо другом драматическом произведении. Для сравнения напомню, что в знаменитом монологе царя Бориса в пушкинском «Борисе Годунове» только пятьдесят один стих, причем эта разница неизмеримо возрастет, если мы сопоставим относительный объем этих двух пьес.
По зато в этом необычно большом монологе, на который Пушкин идет при всем неизменно свойственном ему стремлении к предельному лаконизму, перед нами не только раскрывается психология скупости со всей ее хитрой и тонкой диалектикой, мы не только проникаем вместе с поэтом в самые потаенные извилины охваченной всепоглощающей страстью скупости незаурядной человеческой души,- в монологе дан глубокий социально-философский анализ роковой страсти накопления со всеми присущими ей трагическими антиномиями. |
