Композиция драматического произведения «Скупой рыцарь»
Поучительными и еще более (ввиду предельно малого своего объема) наглядными, легко обозримыми образцами подобного же мастерства являются композиции последующих законченных драматических произведений Пушкина - его так называемых «маленьких трагедий», в большинстве своем задуманных вскоре после написания «Бориса Годунова», в 1826 году, но осуществленных лишь года четыре спустя, болдинской осенью 1830 года. Непревзойденной в своем роде по стройности, почти абсолютной симметричности, можно сказать, прямо-таки геометрической простоте своего построения, вместе с тем замечательно соответствующего всему идейному содержанию произведения, помогающего его художественному раскрытию, является композиция первой же из числа «маленьких трагедий» - «Скупой рыцарь».
«Скупого рыцаря», симметрично распределен в его постепенном нарастании по всем трем сценам, из которых и состоит «маленькая трагедия». В первой сцене перед нами - сын; по ходу ее дается полное представление о его характере - храброго, пылкого, беспечного юноши, способного на добрые чувства и благородные порывы, жаждущего жить во всю ширь своей молодости, всей полнотой своих кипучих, нерастраченных сил и обреченного на почти нищенское существование скупым отцом. В первой сцене отца нет, но тема его скупости остро присутствует на всем протяжении сцены: возникает с самого начала, уже во второй реплике сына; через некоторое время снова возвращается, в его седьмой реплике; на ней же построено драматическое столкновение сына с евреем-ростовщиком, цинично предложившим ему ускорить смерть старика отца - отравить его.
Восприятием сына, в одной из его реплик, в ответ на слова еврея, что юноша видит в деньгах «слуг проворных», а старик - надежных друзей, намечается облик скупого отца:
О! мой отец не слуг и не друзей В них видит, а господ; и сам им служит И как же служит? как алжирской раб, Как пес цепной. В нетопленной конуре Живет, пьет воду, ест сухие корки, Всю ночь не спит, все бегает да лает - А золото спокойно в сундуках Лежит себе. Молчи! когда-нибудь Оно послужит мне, лежать забудет.
«злата», готового ради утоления ее на все лишения, способного на все жертвы, не останавливающегося ни перед чем, даже перед преступлением. Сына во второй сцене нет, но опять-таки тема сына - мысль о его расточительстве - с необычайной остротой возникает в сознании барона Филиппа в момент наивысшего его торжеств а, предельного упоения накопленными им сокровищами:
Я царствую!.. Какой волшебный блеск!
Послушна мне, сильна моя держава;
В ней счастие, в ней честь моя и слава!
Я царствую... но кто вослед за мной
Придает власть над нею? Мой наследник!
Безумец, расточитель молодой,
Развратников разгульных собеседник!..
Едва умру, он, он! сойдет сюда
Украв ключи у трупа моего,
Он сундуки со смехом отопрет.
И потекут сокровища мои
В атласные, диравые карманы.
Он разобьет священные сосуды,
Он грязь елеем царским напоит -
Мне разве даром это все досталось
Гремит костьми да груды загребает?
Обузданных страстей, тяжелых дум,
Все это стоило?..
«забудет» лежать в сундуках и вовсю послужит ему, его наследнику, набрасывается - восприятием отца - облик расточителя, с точки зрения барона, осквернителя - сына.
Конфликта еще нет, но назревание его, его неизбежность совершенно очевидны благодаря тому композиционному приему обратной симметрии, который применяет в только что рассмотренных нами двух сценах Пушкин: в первой сцене - сын и то, как он представляет себе отца; во второй - отец и то, как он представляет себе сына.
И действительно, в третьей и последней сцене, где оба антагониста, появлявшиеся до сих пор порознь, сталкиваются вместе, лицом к лицу, накопленный горючий материал глубоко драматического конфликта вспыхивает и, поскольку оба его участника действуют в полном соответствии с намеченными ранее их характерами, стремительно достигает своего апогея и неминуемой трагической развязки.
В частности, последний трагический жест - восклицание умирающего барона Филиппа: «Где ключи? Ключи, ключи мои!..» - непосредственно перекликается с концовкой второй сцены - исступленно-страстным желанием барона Филиппа и после своей смерти не допустить никого до своих сокровищ:
О, если б мог от взоров недостойных
Я скрыть подвал! о, если б из могилы
Сидеть на сундуке и от живых
Сокровища мои хранить как ныне!
Однако сказанным отнюдь не исчерпывается тщательно продуманный и необыкновенно стройный композиционный чертеж этой маленькой трагедии Пушкина. Если мы сопоставим первую и третью сцены «Скупого рыцаря», мы легко убедимся в совершенно симметричном построении их обеих. | 
