1817 - 1820 годы: вольнолюбивый период в развитии поэта Пушкина
1817 - 1820 годы, так называемый петербургский период,- наиболее вольнолюбивый, собственно гражданский, самый «политический» в развитии поэта. Идеи гражданской свободы, политического радикализма как никогда более и как нельзя лучше отвечали о прекрасным», благородным порывам юности. Непосредственное восприятие противоречий русской социальной и политической жизни, все сильнее обнажавшихся в конце 10-х годов, находило немедленный отклик в многочисленных пушкинских эпиграммах и стихах, проникнутых юным негодованием и нетерпением («нетерпеливою душой» - сказал сам Пушкин). Возмущенная юная душа находила выражение в «возмутительных», по характеристике императора, стихах, которыми Пушкин «наводнил Россию».
«жестокого» века, н даже тогда, когда не создавал крамольных, «возмутительных» стихов. Какое преодоление ограниченности, какая освобожденность от эгоизма в этом позднейшем признании:
Я вас любил: любовь» еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше, но тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
В стихах Пушкина обычно нет сентенций и нравоучений, перста указующего, но, как сказал Белинский: «... мы не знаем на Руси более нравственного, при великости жаланта, поэта, как Пушкин». Пушкин не просто писал о свободе, он ее воплощал. Пушкинская свобода - это свобода абсолютная или, точнее, идеальная. Именно эта и в «политических %, и в о гражданских» стихах проявляющаяся степень свободного отношения к миру определила громадную агитационную роль пушкинских стихов и место их в декабрьском движении сравнительно с собственно агитационными, очень в этом качестве популярными стихами-прокламациями. Такие стихи, как, скажем, стихи Рылеева или А. Бестужева, говорили о свободе, но не прямо всем своим строем (и литературным тоже) ее обязательно выражали. Пушкин скажет позднее о думах Рылеева: «Думы Рылеева и целят, и все невпопад». Пушкин-поэт сам был демонстрацией свободы, живым ее выражением.
«Жаль мне, что слово вольнолюбивый ей не нравится: оно так хорошо выражает нынешнее время, оно прямо русское...». Пушкин не обольстился громким иноземным словом «либеральность». И каким это оказалось приговором слову и прогнозом его судьбы - двусмысленности его существования в русской жизни; пушкинская лирика не либеральная, она именно вольнолюбивая: всем строем своим несет она дух вольности и никогда - своеволия.
Чуть позднее, весной 1821 года, Пушкин назвал и друга-спасителя, Чаадаева, поддержавшего и укрепившего. Дело, конечно, не в утешениях и уговаривания. В несостоявшемся Бруте и Перикле тогдашних 20-х годов уже вызревал русский Сократ 30-х годов, и, надо думать, его мудрость («Всегда мудрец»,- скажет о нем Пушкин), отвлекая от внешнего, обратила поэта внутрь его самого, призывала в себе самом найти опоры и, укрепившись самопознанием и новым на этой основе познанием жизни, идти дальше. Пушкин уже на юге в стихах к Чаадаеву (1821 год) все это засвидетельствовал:
Врагов моих предал проклятию забвенья,
И, сети разорвав, где бился я в плену,
Для сердца новую вкушаю тишину.
В уединении мой своенравный гений
Ты был целителем моих душевных сил;
О неизменный друг, тебе я посвятил
И краткий век, уже испытанный судьбою,
И чувства, может быть, спасенные тобою!
Ты сердце знал мое во цвете юных дней;
Ты видел, как потом в волнении страстей
Я тайно изнывал, страдалец утомленный;
В минуту гибели над бездной потаенной...
Мудрый взрослый Чаадаев, весной 1820 года утешавший юного Пушкина, наверное, уже сам готовился к первым своим испытаниям сплетней, клеветой, наветом, через которые он вскоре пройдет. Потому же, кстати сказать, так резко отреагирует Пушкин ига первые слухи о «Горе от ума», как на выпад против Чаадаева (Чацкий - Чадский в одной из редакций): «Что такое; Грибоедов? Мне сказывали, что он написал комедию на Чаадаева; в теперешних обстоятельствах это чрезвычайно благородно с его стороны». Так что в 1821 году новым стихотворным посланием 4Чаадаеву» Пушкин возвращал другу долг, поддерживая и укрепляя.
друг друга: северян и южан, умеренных и радикальных, практиков и теоретиков. Иногда знал в многолетних дружеских связях (Пущина, Кюхельбекера), а иногда узнавал в одном все открывающем разговоре (Пестеля). Если, по известным словам Ленина, газета есть не только коллективный пропагандист, коллективный агитатор, но и коллективный организатор, то в начале ХIХ века, можно сказать без всякого огрубления, таким пропагандистом, агитатором и организатором были стихи Пушкина. Что же касается начальственной к поэту «снисходительности», то именно потому, что он «вслед Радищеву» восславил свободу, его и хотели отправить «вслед Радищеву» - в Сибирь. Может быть, на Соловки.
такой личности, как личность Пушкина, поставило ее перед лицом всего русского и во многом мирового романтизма. Поскольку романизм соответствовал естественной романтической поре становления молодого человека - Пушинка, постольку он оказался только этапом и в самом его литературном развитии, сопроводил его молодость и ушел вместе с ней; романтизм молодого Пушкина - не романтизм молодого Шиллера, не романтизм зрелого Байрона, не романтизм старого Гюго. Он никогда не составлял его сути. Недаром позднее Пушкин скажет о Байроне: «Он весь создан был навыворот, постепенности в нем не было».
Романтизм Пушкина вырастал из жизни: романтика молодости, как нормального этапа в жизни человека, была у Пушкина многосторонне поддержана внешними обстоятельствами. Это и судьба политического ссыльного, скитальца, так естественно взывавшая к поискам романтических соответствий, это и романтика самой южной, «удовлетворяющей воображение», как сказал тогда же сам поэт, природы (море, степи, горы), это и романтика экзотических характеров и целых национальностей (Молдавия с ее цыганами, Кавказ с его борющимися за свободу горцами, татарский Крым), наконец, романтика социально-политического движения декабристов, особенно декабристов-южан. Сложились в своем роде идеальные «романтические» условия: будь то история, будь то география, этнография, политика, быт и так далее. |
