«Граф Нулин»
«жажда конкретности», которая, по замечанию Д. С. Лихачева, является не вечной основой искусства, а качеством, которое пришло в искусство преимущественно с XIX в. Кажется, сам Пушкин, автор «Графа Нулина», непосредственно испытывает эту «жажду конкретности» и упивается ею. В поэме «Граф Нулин» проза входит в поэзию как нечто законно ей принадлежащее, не с заднего хода, а с парадного подъезда, входит дерзкая и торжествующая, праздничная и очень поэтическая. Проза у Пушкина не то что «возвышается» до поэзии, но показывает скрытую в себе собственную поэзию:
В деревне скучно: грязь, ненастье,
Осенний ветер, мелкий снег
Да вой волков...
Здесь не просто полемика, вызов, здесь и прямая демонстрация поэтических возможностей прозы. Пушкин в «Графе Нулине» и переходит в новую художественную веру, и утверждает ее. Поэма Пушкина не могла не привлечь современного читателя живой прелестью литературно-необычного, нетрадиционного. Необычен уже сюжет поэмы. В его основе - бытовой русский анекдот. Кажется, что это всего-навсего веселая шутка. Но совсем не шутка в поэме не только глубокие исторические аналогии, на которые наводит сюжет, но и сами приемы ведения рассказа, поэтическая правда мелочей быта. В «Графе Нулине» - как и в романтических поэмах Пушкина - ключевое место занимают описания. Но здесь они носят принципиально иной характер, чем в поэмах южного периода. Они не музыкальны, а предметны, они строятся на правде частностей, в них все истинно не высокой истиной чувств, но каждой мелочью, каждым отдельным предметом. Самый язык описаний, да и всей поэмы тоже, тут совсем другой» он не похож на то, что у Пушкина было прежде: он передает не общую, а конкретно-бытовую достоверность реального:
Выходит барин на крыльцо,
Приятной важностью сияет.
Чекмень, затянутый на нем,
Турецкий нож за кушаком,
За пазухой во фляжке ром,
И рог на бронзовой цепочке.
В ночном чепце, в одном платочке,
Сердито смотрит из окна
На сбор, на псарную тревогу...
Вот мужу подвели копя;
Он холку хвать и в стремя ногу,
Кричит жене: не жди меня!
Это картина в чисто фламандском стиле. Она резко и принципиально отличается от описательных картин в южных поэмах. Вспомним, например, как говорилось в «Кавказском пленнике» о конях:
«Стремится конь во весь опор,
Исполнен огненной отваги»
или:
«Гроза беспечных казаков,
Питомец горских табунов,
Товарищ верный, терпеливый».
«Кавказского пленника» просто невозможны, недопустимы были «холка коня», словечки «хвать», «в стремя йогу» - да и «жена» тоже. Введение всего этого в «Графе Нулине» означало переход в иной художественный мир, в иное художественное измерение и требовало немалой смелости, поэтической дерзости. Впрочем, поэтическая дерзость ощущается во всей атмосфере поэмы «Граф Нулин»: в ее легких и неожиданных сюжетных поворотах, в парадоксальной неожиданности ее сравнений, в ее одновременно и легкой и сильной ироничности. Замечательно, что даже жившая в пушкинском сознании знаменательная параллель Нулина с Тарквинием, а Наташи с Лукрецией в самом тексте поэмы обыгрывается неожиданно иронически:
К Лукреции Тарквиний новый
Отправился на все готовый.
Жеманный баловень служанки,
За мышью крадется с лежанки...
«лукавым котом». Сравнение играет свою роль не только в тексте, где оно выглядит чрезвычайно забавным, но и в подтексте, где благодаря ему факт исторический и известное историческое имя получают вдруг парадоксальное, бытовое освещение и тем самым глубоко иронически осмысляются: ведь в подтексте сравнение с лукавым котом распространяется, естественно, и на Тарквиния.
Говоря о Пушкине, А. Григорьев отмечал в его «великой натуре» художественную личность, которая ничего не исключала: «ни тревожно-романтического начала, ни юмора здравого рассудка...» 60. В «Графе Нулине» Пушкин открывает перед читателем неожиданный и пленительный в своей свежести «юмор здравого рассудка» - поэзию «здравого рассудка». Это была важная заявка на художественный реализм. Своей поэмой Пушкин показывает поэтические возможности реализма - ив этом заключалось большое значение его поэмы. Значение и для самого Пушкина, и для всей русской литературы.
«Борисом Годуновым», который был здесь же начат и здесь закончен. В набросках предисловия к «Борису Годунову» Пушкин писал: «Писанная мною в строгом уединении, вдали охлаждающего света, трагедия сия доставила мне все, чем писателю наслаждаться дозволено: живое вдохновенное занятие, внутреннее убеждение, что мною употреблены были все усилия, наконец, одобрения малого числа людей избранных» |
