«я», несмотря на частое обращение к форме речи от первого лица, у него не так сильно выступает на передний план: другими словами, выражение мыслей и чувств у него часто не принимает форму прямых оценочных суждений, высказываемых непосредственно от своего лица. Это вовсе не означает, что Пушкин сознательно скрывает их от читателя или маскирует их.
Нет, это означает другое, а именно - что на пути к своему окончательному художественному воплощению мысли и чувства поэта осложняются и обогащаются целым рядом образных ассоциаций, преломляются сквозь них и предстают порой в очень глубокой смысловой перспективе: перед тем как передать читателю содержание мыслей и переживаний, автор словно еще проверяет все это на впечатлениях от действительности, отраженных его творчеством.
формой или прибегает к образу лирического героя, который не является неизменным, а варьирует от стихотворения к стихотворению. Все это как бы разные перевоплощения поэтического «я», отнюдь не являющиеся самоцелью, «игрой», а служащие задаче художественной объективации чувства и мысли, правдивого соотнесения их с разнообразными впечатлениями жизни. В связи с этим стоит та черта творчества Пушкина, которая столько раз вызывала восхищение критиков и исследователей литературы, - искусство создания образов из жизни других стран и народов, из мира истории, искусство перевоплощения поэта в эти образы. В «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» Лермонтов тоже достиг высочайшей вершины такого искусства, но единственный раз - и, видимо, потому, что привлекавшие его образы были субъективно близки, «созвучны» ему. Во всех других случаях, когда Лермонтов обращался к сюжетам из прошлого родной страны («Боярин Орта», а в более ранние годы - «Литвинка», «Последний сын вольности») или других стран (Испании времен инквизиции в «Испанцах» и «Исповеди», легендарного Востока в поэмах начала 1830-х годов).
в поэме либо драме или же авторского «я» в лирическом стихотворении, в его романтических произведениях всегда близок к поэту или тождествен с ним, выражая его суждения и оценки, являясь его рупором (по-иному обстоит дело только в творчестве последних лет). У Пушкина же степень близости к авторскому «я» не только у героев драматических и эпических произведений, но и у лирического героя стихотворений является в самом принципе величиной переменной. Автор оставляет известное расстояние между собой и героем (в поэме, повести или в лирике), даже подчеркивая свою тождественность с ним (например, - и резче всего - в «Евгении Онегине») и вместе с тем не дает точного мерила для определения этого расстояния. И степень сочувствия его герою, степень согласия с его поступками и мнениями (или осуждения их) тоже оказывается величиной не точно определимой (уловимой лишь в известных пределах), варьирует.
«за» и «против», писатель оставляет его нередко перед лицом вопроса, не подсказывая прямого ответа, а лишь указывая общее направление для его решения и тем самым заставляя глубже задумываться над недоговоренным. Не случайно поэтому, что вокруг некоторых произведений и образов Пушкина (прежде всего вокруг «Онегина» или «Медного всадника», но также и вокруг «Пиковой дамы» и образа Ивана Петровича Белкина, и даже вокруг образов героев ранних поэм - «Кавказского пленника» или «Цыган») возникали споры, из которых иные (касающиеся «Онегина» и «Медного всадника») длятся и сейчас в форме различных истолкований смысла произведения, Частной формой проявления этого различия между двумя поэтами является характер их иронии - у Лермонтова мрачно-серьезный, саркастический, у Пушкина - легкий и многозначный.
Еще одно существенное различие метода касается трактовки и всей эмоциональной окраски такой темы, как человеческие переживания. И у Пушкина и у Лермонтова много стихов о любви, но образ любящего, характер отношения к любимой глубоко своеобразны у каждого из поэтов. |
