Единство жизни и творчества в поэзии Пастернака
Когда мне приходит в голову это звонкое необычное имя - Пастернак, я почему-то сразу вспоминаю не «Зимнюю ночь» - таинственную песню-заклинание, не переводы сонетов Шекспира, не отдельные стихотворения, а целую тему его поэзии. Однажды я даже поймала себя на том, что почти все закладки в моем карманном сборнике Пастернака сделаны по темам: о поэте и поэзии, о творце и творчестве, о человеке, его создании, любви, страданиях и продолжении, о своем следе, оставленном на Земле. Поэзия Пастернака - не самоцель, не то, что возникает в бумажной тишине письменного стола в определенные часы работы, что можно отложить, сделав перерыв, а потом снова вернуться к начатым стихам. Она рядом, во всем:
Февраль. Достать чернил и плакать!..
Конечно, сразу же, с первой строки понимаешь, что эти таинственные чернила - не для делового письма, не для документа, не для каких-то расчетов. Сейчас невидимый поток пробежит по жилам, вспыхнет... А может, и не сейчас, ведь это нельзя предвидеть. Просто надо быть наготове... Так укрощают коней. Так останавливают кровь. Так поворачивают пламя в нужное русло:
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.
Поэзия вокруг и поэзия в себе самом. Это неотделимо от солнца, неба, воздуха - от самой жизни. Поэтому и такое яркое, выпуклое, многоцветное и разноголосое определение поэзии:
Это - щелканье сдавленных льдинок,
Это - ночь, леденящая лист,
Это - двух соловьев поединок...
Поэзия, я буду клясться
Ты не осанка сладкогласца,
Ты - лето с местом в третьем классе,
Ты - пригород, а не припев...
Поэзия, само творчество - это уже не выбор, не роль, это судьба:
О, знал бы я, что так бывает,
Когда пускался на дебют,
Что строчки с кровью убивают,
Нахлынут горлом и убьют!
Строчки с кровью - это можно понять двояко: как рожденное тобой, частица тебя, что оторвать без крови, отпуская в большую жизнь, на самостоятельную дорогу, нельзя; а также - как храм на крови, как начало большого и настоящего, потому и принесена эта жертва. Игры, роли не будет, жизнь требует «гибели всерьез»:
... Взамен турусов и колес
Не читки требует с актера,
А полной гибели всерьез.
Она на сцену шлет раба,
И дышат почва и судьба.
Другого и не может быть: когда искусство начинается с чувства, с сердца, оно становится судьбой, тернистым путем, испытанием. Это касается не только поэзии, но и какого угодно творчества, любого творца - честного творца:
Гул затих. Я вышел на подмостки.
Прислонясь к дверному косяку,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси.
(«Гамлет»)
«утонуть в фарисействе», но тогда ты не будешь героем, не будешь достоин собственных произведений. Произведений, за которые должен отвечать, как за собственных детей, и за уже рожденных, и за тех, что только появятся на свет. Отвечать, как бы ни было тяжело, даже когда ты наедине с рядом вопросов, на которые нет ответа. Недаром же у этого стихо творения символическое название - «Гамлет». Выбор поэта - как осознанный бросок на амбразуру, как шаг навстречу обнаженным клинкам, как единоборство, где за победу платят собственной жизнью.
«Стихи из романа» - поэтические страницы «Доктора Живаго », как бы подчеркивающие неразрывную духовную связь автора с героем - развивают гамлетовскую тему. Судьба поэта подобна судьбе Христа с его тяжким испытанием в Гефсиманском саду:
Он отказался от противоборства,
Как от вещей, полученных взаймы,
От всемогущества и чудотворства,
И был теперь, как смертные, как мы.
И, глядя в черные провалы,
Пустые, без начала и конца,
Чтоб эта чаша смерти миновала,
В поту кровавом он молил отца.
Ведь и в высшем проявлении таланта, своей могущественной власти чудо-слова так порой не хватает поддержки и понимания, хотя бы простого участия! Можно, конечно, обратиться к Главному Творцу с просьбой даже не об освобождении - об отсрочке, хоть о каком-то облегчении. Но ведь ответ известен наперед. Именно их, избранников, лучших, посылают на страдания, чтобы искупить собой Зло жизни!
«Гефсиманский сад», у меня сложилось впечатление, что это уже не конкретный образ жертвенного пути Христа на Голгофу и даже не просто символ мученического пути творца, а в чем-то это пророчество собственной судьбы Пастернака:
Ты видишь, ход веков подобен притче
И может загореться на ходу.
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Так понимал Борис Пастернак назначение поэта и поэзии в жизни человечества. Так понимал он и свое предназначение. | 
