«Хорошо!»
«Хорошо!», когда лефовские идеи литературы «факта» и «производственного искусства» приходилось отстаивать в острой конкуренции, в борьбе с РАППом, с другими литературными группировками. Причем отстаивать и утверждать их надо было не только теоретически, но и на практике. Поэтому, наверное, Н. Асеев не назвал «Семена Проскакова» поэмой, а обозначил жанр так: «Стихотворные примечания к материалам по истории гражданской войны», хотя все-таки это была поэма. Вступительная глава поэмы «Хорошо!» прочитывается в контексте дискуссий по поводу литературы «факта». Маяковский заявляет концепцию: «Ни былин, ни эпосов, ни эпопей». Концепция лефовская. Взамен этого: «Воспаленной губой припади и попей из реки по имени - «Факт». Казалось бы, этим и исчерпывается задание себе. Но вдумаемся в следующие строки:
в сердце было в моем.
«факта» (конкретного сообщения), ставится в зависимость от личного восприятия, от своей правды. Союз «или» без всяких сомнений воспринимается как соединительный. Стало быть, лирическое начало, едва обозначившись, тут же вливается в тоже обозначившуюся «реку» эпоса. Бойцы, страна, время - понятия, все вместе объемлющие отрезок истории. В конце главки историческая протяженность времени обозначается словом «годов». Лирический мотив «зарождается» в 1-й главе, «преодолевая» декларированную привязанность к «факту». Художник Маяковский вступает в спор с самим собой теоретиком и, скажем заранее, побеждает, хотя и не до конца.
«Действие» поэмы начинается со 2-й главы. Поэт избирает для нее труднейшую форму полифонического диалога, чтобы показать настроения массы людей, главным образом крестьянской массы, переодетой в солдатские шинели. Диалог помогает нам представить всю эту разнородную массу. Глава четко делится на две части. Диалог передает стихийный разгул страстей, что подкрепляется длинным разбегом строки, рубленым ритмом. Вал за валом накатываются страсти и - разбиваются о бетонную стену безвыходности. Это подчеркнуто ритмически и визуально, многоударный стих чередуется с одноударным.:
«народа -
свобода,
» - и зря.
Нарастание взрыва стихийных сил заканчивается призывом к бунту: «Бей!» (этот мотив нам знаком по поэме «Облако в штанах»). Такова высшая точка накала страстей, вызревших в недовольстве народных масс политикой Временного правительства. Здесь видно, что поэту нужна прежде всего не правда «факта» как такового, а более высокая, поднимающаяся над эмпирикой правда художественного обобщения. Маяковский проявил себя мастером создания «портрета» обретающей сознание революционной массы, в этом его поэтическое открытие. Замечательно сатирическое изображение деятелей Временного правительства. Кто такой Керенский? Маяковский сталкивает в характере и поведении «присяжного поверенного» его амбиции («глаза у него бонапартьи»), самоупоение от верховной власти и непонимание ситуации, невладение ею, растерянность. Керенский смешон («вертлявый пострел»), когда располагается в царских покоях, когда «опьянен своею славой пьяней, чем сорокаградусной». И еще более смешон и жалок, когда узнает о беспорядках, о деятельности большевиков - и отдает нелепые, не соответствующие серьезности обстановки распоряжения.
Сатирические образы деятелей буржуазных партий Кусковой и Милюкова, который был также министром Временного правительства, пародийно выведены в поэме. Этим героям поэт отводит роли Татьяны и няни, перефразируя их; диалог из 3-й главы пушкинского «Евгения Онегина», придавая ему акцентированно сентиментальную и потому особенно сатирически действенную окраску. В роли «усастой» няни предстает «Пе Эн Милюков», в роли одержимой любовной страстью то «девушки», то «старушки» - «мадам Кускова». Маяковский блистательно спародировал для этих двух персонажей пушкинские стихи. При этом его пародия не бросает никакой тени на прекрасную, исполненную поэтического волшебства ночную сцену из «Евгения Онегина». Наоборот, все содержание и нравственная суть диалога между Кусковой и Милюковым, куда вставлены пушкинские строки, резко контрастируют с диалогом Татьяны и няни, содержание которого отличается чистотою помыслов. В контрасте, в полном несовпадении помыслов и кроется сатирический замысел.
показывает и еще одну разновидность контрреволюции - уже монархической окраски. Это штабс-капитан Попов, личность более волевая, чем Керенский. Рядом с ним некий адъютант, «профессор, либерал», в ходе диалога с монархистом Поповым полностью раскрывающийся как человек нестойких убеждений. Изображена и организованная революционная сила. По контрасту с пьяной болтовней либерала и монархиста здесь царит деловое напряжение, все слова и распоряжения точны, взвешены. Человек, который информирует о текущих событиях и отдает распоряжения,- собран, деловит, опытен. Скорее всего, это профессиональный революционер из народа, прошедший выучку в подполье, в тюрьме или ссылке, в армии под руководством более опытных и старших. Демократическое происхождение подчеркнуто стилистическим штрихом в его речи: «Я, товарищи,- из военной бюры. Кончили заседание тока-тока». Ясно, что так мог сказать недавний рабочий из крестьян или крестьянин, прошедший первую школу революционной работы в армии.
«Селекте», где «действуют» либерал и монархист, изображение того, кто по имени не назван, но кто сразу же угадывается за местоимением «сам», выделенным визуально: «С а м приехал, в пальтишке рваном,- ходит, никем не опознан». Это первое появление в поэме Ленина.
Однако Маяковский не дает волю патетике, хотя запечатлевает самый исторически важный момент в сюжете. Он начинает и кончает главу подчеркнуто обыденным пейзажем («Дул, как всегда, октябрь ветрами...», «... обычные рельсы вызмеив»), одной лишь строкой закрепляя эпическое (и историческое!) -фундаментальное - значение обстоятельств времени: «Дул, как всегда, октябрь ветрами, как дуют при капитализме» - в первой строфе; с той же начальной строкой, но с другой концовкой: «... гонку свою продолжали травмы уже при социализме». Акцентированная обыденность эпизода низложения и ареста Временного правительства должна подчеркнуть, по мысли поэта, историческую неизбежность и закономерность революционного переворота в России. Эта мысль звучит и в строках о министрах Временного правительства: «Они упадут переспевшей грушею, как только их потрясут». Не грушами во множественном числе, что могло бы означать и индивидуальную человеческую непригодность и обреченность министров,- а «грушею», т. е. всем обреченным историей строем, уже не способным справиться с революционной ситуацией.
Вся панорама вооруженного восстания, несмотря на мощный эпический размах, насыщена конкретными историческими подробностями, целиком, однако, подчиненными художественному замыслу, целостной композиции главы. Историческим реалиям, фактам отведена подчиненная роль. Очень скупо, буквально несколькими штрихами картина Октябрьского восстания раздвигает свой масштаб во вселенную: «Видят редких звезд глаза, окружая Зимний в кольца, по Мильоннои из казарм надвигаются кексгольмцы»; или уже почти в конце, после победы восстания: «Горели, как звезды, грани штыков, бледнели звезды небес в карауле».
внутренняя установка на роль свидетеля-летописца, поэтому здесь экспрессия образа приглушена реминисценцией, отсылкой к партийному гимну, парафразом из «Интернационала»:
А в Смольном толпа,
растопырив груди, покрывала
песней фейерверк сведений.
- и это будет... - пели:
«Дяденька, что вы делаете тут, столько больших дядей?» - «Что? Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей». Упрощенный плакатный показ цели, которой добивалась революция. Стих лишен ассоциативности, сведен к информативной функции, напоминает стиль плакатов РОСТА. Однако глава эта служит своеобразным мостом ко второй части поэмы. Свободный труд свободных людей прерывается гражданской войной, заговором империалистов против Советской республики. Рисуя картину интервенции и гражданской войны, Маяковский менее сдержан в выражении личного отношения к событиям и еще дальше от фактографии. Эпос окрашен лирическим присутствием. Местоимение «мы» все больше втягивает в себя «я». В «московских», «бытовых» главах дан как бы социальный разрез общества, выглядит он разнообразно и живописно: спекулянты, расставляющие сети «вокруг Главтопа»,- это люди, которые «обнимут, зацелуют, убьют за руп»; «секретарши ответственные валенками топают.
», мы. узнаем, что «первой категории» выдавали «фунт» хлеба; от лесорубов идет понимание ситуации, что если «есть захотелось, пояс - потуже, в руки винтовку и на фронт». В общий ряд персонажей поэт вписывает и себя, вписывает в ближайшее реальное окружение («... Лиля, Ося, я и собака Щеник»), рассказывает, как впрягается в салазки, привозит в дом полено дров, «забор разломанный», растапливает печку. Здесь начинается мотив, новый в творчестве Маяковского, новый в нашей поэзии - мотив патриотизма.
И здесь в проникновенных строках поэт скажет, что только «в этой зиме» ему понятна стала «теплота Любовей, дружб и семей», что только в таких условиях «поймешь: нельзя на людей жалеть ни одеяло, ни ласку», и что землю, «с которою вместе мерз, вовек разлюбить нельзя». В самом деле: две морковинки и полполена березовых дров, предназначенные любимой, заболевшей от холода и недоедания; щепотка соли - сестре к Новому году; себе - «кусок конский» - все это трогательные детали уже личного, но и не только личного быта. Личная причастность к происходящему придает особую эмоциональность произведению, и лирическое течение поэмы набирает силу, чтобы не просто «дополнять» эпический сюжет, а и соперничать с ним, образуя равноправное жанровое единство.
«из нищей нашей земли» кричит поэт: «Я землю эту люблю». Напоминая о великой «боли» голодающего Поволжья, о великой беде России, он заявляет: «но землю, с которой вдвоем голодал,- нельзя никогда забыть!» Социальный разрез поэмы раскрывает противостояние сил на международной арене и внутри страны, из этого величайшего напряжения рождается вопрос: кто - кого? Лирический герой выходит из этой борьбы закаленным бойцом, патриотическое чувство его получает социальную окраску, ибо
вынянчил... с такою землею пойдешь
На этой высокой ноте заканчивается ряд «московских» глав, воссоздающих картины жизни молодой Советской республики в кольце блокады. К концу поэмы возрастает ее публицистический накал (эпизоды бегства интервентов из Крыма, конец гражданской войны). Картина эта целиком сюжетна, написана изобретательно, пластично, с характерными для поэмы сатирическими красками в изображении недругов революции. Причем в сатире Маяковский тоже избегает гиперболических образов, старается быть ближе к «говору миллионов», употребляет сниженную лексику («На рейде транспорты и транспорточки, драки, крики, ругня, мотня,- бегут добровольцы, задрав порточки,- чистая публика и солдатня»). А иногда достигает эффекта соединением в одной фразе разностильных лексических вариантов («Кадеты - на что уж люди лояльные - толкались локтями, крыли матюгом»).
«оторванные от станка и пахот», тоже «в транспортах-галошинах» пустившиеся на поиски иллюзорного счастья вдали от родины... Эта горькая нота у непреклонного Маяковского прозвучала здесь впервые, время, видимо, приглушило некоторые связанные с эмиграцией эмоции.
«Хорошо!» по замыслу нужна была патетическая концовка. Она писалась к празднику, к десятой годовщине Октября. В 17-й главе, вводящей лирическое течение поэмы в сегодняшний день, т. е. приближающей его к октябрьскому десятилетию, Маяковский счел нужным заявить свою позицию: «Я с теми, кто вышел строить и месть...» Последними строками закрепил этот мотив: «... пою мое отечество, республику мою\» Бодрый финал поэмы («Я земной шар чуть не весь обошел...»), забегание вперед в показе успехов Советской власти могло вызвать и вызывало ироническое отношение. Критики поэмы видели в этом лакировку действительности. Если в 17-й главе Маяковский показывает трудный разворот социалистической стройки, как бы приводит ее реальные контуры сквозь гниющий сор, сквозь землю на сажень в глубину, через психологию крестьянина: «И меркнет доверье к природным дарам с унылым пудом сенца, и поворачиваются к тракторам крестьян заскорузлые сердца»,- то в последней главе картина жизни предстает безоблачной и полной достигнутого довольства.
«И, как нагроможденные книги,- его мавзолей». А за ним - стена, знакомые имена: Красин, Войков, Дзержинский... «От трудов, от каторг и от пуль, и никто почти - от долгих лет» - ушли из жизни борцы революции. Их память тревожит совесть, их «тревоги отрава», какой она могла бы быть, какой она представляется поэту, взыскует к живым: «- Скажите - вы здесь? Скажите - не сдали?» Спрос идет строгий, и в общем он сводится к главному: «Достроит коммуну из света и стали республики вашей сегодняшний житель?» Поэт и в этой главе дает заверения, что «подросток-страна... крепнет, сильна и стройна», дает заверения твердо стоять на страже завоеваний революции. Но, возможно, ему показалось нужным дать более эффектный, более завершенный в действии ответ. Таким ответом стала 19-я глава.
«Разговор с товарищем Лениным». В этом «разговоре» «не по службе, а по душе», разговоре откровенном, почти интимном, поэт честно «докладывает» о трудностях и недостатках в строительстве новой жизни, признается, что это «работа адовая», что в жизни нашей «много разной дряни и ерунды», что, наконец, «очень много разных мерзавцев ходят по нашей земле и вокруг».
|
