«Вечный ропот человека» в поэме «Мцыри»
«большой диалог» поэмы. В этом плане многозначителен эпиграф к поэме, высвечивающий многообразие ее социально-исторического, гуманистического содержания. Эпиграф представляет собою видоизмененную цитату из Библии: «Вкушая, вкусил мало меда, и се аз умираю». Даже вне контекста библейской легенды эпиграф, «переговариваясь» с текстом поэмы, дает целый пучок смыслов.
«Я мало жил, еще меньше вкусил жизненных благ и уже должен умереть - в этом ли высшая справедливость?» Или: «Почему так скоротечна и бедна человеческая жизнь перед лицом неистощимо богатой и вечной природы?» Этому ряду смыслов противостоят другие, например: «Я мало жил, но приобщился к главному в жизни - к свободе». Смысловое, богатство диалогического подтекста поэмы умножается при обращении к библейскому контексту эпиграфа, по которому юноша Ионафан (слова которого вынесены в эпиграф поэмы), помогший народу отстоять свою свободу, был осужден на смерть за нарушение царского «безрассудного» запрета. И возроптал тогда народ: «Иоанафану ли умереть, который доставил столь великое спасение? Да не будет этого! И освободил народ Ионафана, и не умер он». «Земной мед» обретает в межтекстовом диалоге значение не просто земных благ, но и их «заклятой» запретное, становится символом ограничений, устанавливаемых человеку религией, официозной моралью, деспотической властью.
«заклятий», превращающих человека в покорного исполнителя чужой воли и чуждых ему законов. С огромной трагической силой в поэме как бы утверждается: «И не освободил народ Мцыри, и умер он». Но в этом нет вины народа, как нет вины и. героя. Тут скорее их беда: они пребывают в насильственном отрыве друг от друга. Мцыри рвется на родину, к своему народу, но не находит пути к нему, и в этом один из истоков его трагической обреченности. Тем не менее даже на пороге смерти он не отказывается от верности свободе, своему народу.
хотя и «седой» старине - об истории древнего монастыря, многострадального грузинского народа, воссоединившегося с Россией и тем самым упрочившего свою безопасность («И божья благодать сошла на Грузию»). Вторая же глава пролога переводит повествование из общеисторического плана, предмет которого - судьба государства и народа, в план индивидуально-личностный. Здесь излагается «история» судьбы конкретного человека - Мцыри. Поэт движется последовательно от большой к малой истории, а от нее - к отдельному человеку, песчинке истории. В исповеди «история души» героя раскрывается как особая «малая вселенная» личности, в ее автономности и вместе с тем зависимости от «большой вселенной».
Двойной взгляд поэта на своего героя, извне и изнутри, сближает и разделяет его с ним. Сочетание в авторской точке зрения «телескопического» и «микроскопического» рассмотрения героя придает его изображению смысловую масштабность и глубину. Соотношение правды «цветущей Грузии» и судьбы Мцыри, успехов «цивилизации» и трагедии отдельного человека в поэме Лермонтова в известной мере перекликается с «оппозицией» правд Петра и Евгения в «Медном всаднике» Пушкина. Ни Пушкин, ни Лермонтов не имели готовых рецептов по согласованию этих антиномически связанных правд.
Трагизм Мцыри не только в том, что он не находит конкретного пути, ведущего на родину, к свободной, «естественной» жизни, но и в том, что такого пути нет вообще, ибо нет возврата назад - к историческому прошлому. Как и в «Демоне», Лермонтов в поэме «Мцыри» запечатлел «вечный ропот человека». Сравните слова Мцыри: «Мне внятен был тот разговор, немолчный ропот, вечный спор»), его вечный поиск, неустанную борьбу за созидание и утверждение в себе и в мире высших человеческих ценностей, исторически накапливаемых и передаваемых как эстафета - от «человека к человеку, от поколения к поколению, от эпохи к эпохе. |
