"Неизвестного Солдата" в творчестве Мандельштама
Надежда Мандельштам спросила О. Мандельштам: «На что тебе сдался этот «неизвестный солдат»? Он ответил, что может, он сам — неизвестный солдат. Личная тема, проявившаяся в последней строфе — «Я рожден в ночь с второго на третье Января…» — начинается именно с неизвестного солдата — «И в своей знаменитой могиле неизвестный положен солдат». Тема ласточки… Ласточка (как и щегол) — сквозная тема в творчестве Мандельштама. В черновом варианте «Солдата» она звучала как «смертоносная ласточка». Но затем была отвергнута Поэтом и появились такие окончательные строки
Разучившаяся летать,
Без руля и крыла совладать…
Иносказательно, — это тема авиации, воздушной катастрофы, погибающего летчика … и похороны летчика, т. е. себя
—
Я хочу, чтоб мыслящее тело
Позвоночное, обугленное тело,
— сначала «холод пространства бесполого», а потом беспамятство, быстро просмотренная
«свист разрываемой марли»
Дальше — еще не припомню — и дальше как будто
Пахнет немного смолою, да кажется, тухлой ворванью…
…
Каждая ремарка, каждый отсыл к другому, сопряженному стихотворению показывают сколь сильна, неразрывна, хотя и незаметна на первый взгляд связь между ними и «Солдатом». «Солдат» — это некая сердцевина, сердце, от которого и к которому по невидимым капиллярам движется кровь, соединяя в общую кровеносную систему практически все позднее (последнее) творчество Осипа Мандельштама
Потому что еще не пора,
Достигается потом и опытом
Безотчетного неба игра…
Предтечи … Тема «оптовых смертей…»
Миллионы убитых задешево
—
—
Небо крупных оптовых смертей, —
…
— какое cострадание, какая истинная любовь ко всем безвестным — «Неизвестным Солдатам» — это в первых двух строчках — и какое осуждение ко всеобщему равнодушию и отупению — в третьей и четвертой. Даже некая издевка — «от лица земляных крепостей», от которых скоро ничего не останется, настолько все мнимо, эфемерно, недолговечно именно в силу вселенского людского равнодушия. Во второй строфе строчка — «Я губами несусь в темноте…» — именно губами, которые созданы для нежности, для поцелуя. Поэт пытается дыханием своих губ согреть этот вечный равнодушный Холод целокупного — Неба и Земли с его мертвыми воздушными ямами и развороченными могилами…
— «К высокому берегу тихо Воздушный корабль пристает …» — сколько спокойной, умиротворяющей романтики в этих строчках. И даже Смерть не нарушает общей гармонии, органически присутствуя как некий вечный Сон. Воистину сам XIX век с его относительным равновесием, с его устоями, с его «воздушными кораблями» и «одинокими парусниками», которые еще только ищут бури — сам XIX век спит под этим камнем. Мир еще окончательно не сошел с ума, и гренадеры, пусть без почестей, но по-человечески похоронены. Их не забыли живущие, даже Боги помнят о них и «тихо» навещают… В стихотворении Мандельштама все ровно наоборот. Хотя тема и дикция двух строчек совпадает как будто — «Зарыт он без почестей бренных Врагами в сыпучий песок…» и «И в своей знаменитой могиле Неизвестный положен солдат …» Но Буря уже грянула, «корабль» (отнюдь не воздушный) идет ко дну, каждый как может в одиночку спасает свою, теперь ничего не стоящую жизнь. Знаменитая могила «неизвестного солдата» — просто развороченный ров, не засыпанный землей … Это в стихах. А в жизни — даже думать об этом страшно, но думать надо! — бесчисленные «братские» могилы, до верху заполненные (а точнее, закиданные) мертвыми телами с биркой на ноге — рабы ГУЛАГа — уничтоженные не на поле брани, а за торжество идеологии, «как враги народа», т. е. враги этой безумной идеологии — лежат ни в чем не повинные, кроме может того, что их угораздило родиться в XX веке, лежат уничтоженные во имя светлого будущего. Еще раз отметим лишь роковое противостояние этих двух произведений яркими образами — «воздушный корабль» — «воздушная могила», с которой не совладать…
Я отдам тебе строгий отчет,
— при чем здесь Лермонтов, как он попал в эти строки? Оказывается, по словам того же литературоведа Л. В. Кациса, существовала некая связь между «Солдатом» и Лермонтовским «Демоном». И опять мы сталкиваемся с поэтическим влиянием поэтов разных веков, но родственного (пусть не во всем!) душевного склада - Что без тебя мне эта вечность?
— самого худшего. Но он хотел «досмотреть это кино до конца»…
И опять на память приходит первая строчка «Солдата» — «Этот воздух пусть будет свидетелем …» Воздух. Он отравлен не только ядами Вердена, но еще и тем «колоссальным неблагополучием», той кровью и ужасом застенка, который просто завораживал многих, доводя до полубезумного состояния. Шли массовые аресты, о пытках в тюрьме уже говорили все, многие побывали в лагерях и мечтали лишь об одном — чтобы про их существование забыли — но как же! — почти все эти люди были обречены на повторный арест, т. е. полное физическое истребление. Редко кто выживал после двух сроков ГУЛАГа! Остальные делали вид, что ничего не происходит (днем), а ночью тряслись от страха, услыхав звук подъезжающей машины или остановившегося на этаже лифта. И в таком состоянии — моральном и физическом — Осип Мандельштам продолжал создавать вещи «неизреченной красоты» — не просто продолжал — у Поэта открылось новое «поэтическое дыхание». Самые лучшие произведения его писались именно в этот страшный воронежский период
В нищей памяти впервые
—
И слепой, и поводырь.
«обыкновенное чудо». Такое бывает с Великими Художниками — чем хуже — тем лучше. В августе 1919 года О. Мандельштам долго стоял ночью у окна, следя как прочерчивают воздух снаряды. И это нашло свое воплощение еще в черновом варианте «Солдата». А вот мнение именно об этих же строках Иосифа Бродского: «Если честно, я не знаю ничего в мировой поэзии, что может сравниться с откровением четырех строк из «Стихов о неизвестном солдате», написанных за год до смерти: «Аравийское месиво, крошево…» Грамматика почти полностью отсутствует, но это не модернистский прием, а результат невероятного душевного ускорения, которое в другие времена отвечало откровениям Иова и Иеремии. Этот размол скоростей является в той же мере автопортретом, как и невероятным астрофизическим прозрением. За спиной Мандельштам ощущал отнюдь не близящуюся «крылатую колесницу», но свой «век-волкодав», и он бежал, пока оставалось пространство…»
«Солдата» в редакцию московского журнала «Знамя». Послав ее, Поэт, конечно, не надеялся получить отклик — ему давно никто не отвечал. Но вдруг неожиданно откликнулись следующим сообщением: « …войны бывают справедливые и несправедливые, и что пацифизм сам по себе не достоин одобрения». Когда читаешь «Стихи о неизвестном солдате» — не перестаешь удивляться необыкновенной, хотя несколько нестройной (в классическом понимании) красоте этих строк
Треугольным летит журавлем…
или эта строфа —
—
Эй, товарищество, шар земной!
… То же и с жанром. Это не Реквием, как кажется поначалу, и не Ода, и не Баллада, конечно; Стансы здесь уж совсем неуместны. Наверное, это действительно некая трагическая Оратория с собственной внутренней музыкой в чудесном изложении Певца — Поэта — Провидца. Да! Это воистину удивительнейшее стихотворение. Оно покоряет. Завораживает. Его хочется читать и перечитывать, пока не выучишь наизусть. Пленит сам язык — это «дивное косноязычие», пленит некий сплав лирической философии и Великой Любви к Человеку — самому бесправному и униженному созданию на нашей грешной земле. Человека понимает и жалеет Поэт, а самого Поэта кто пожалеет — его — самого несчастного — самого невиновного — самого загубленного…
Января в девяносто одном
Ненадежном году — и столетья
…
Тихо, тихо его мне прочти…
И нам остается только «простить» Осипа Мандельштама за тот Вечный Праздник, который дарят нам его Бессмертные стихи… |
