«Княжна Мери»
Так он уговаривает себя, заменяя все чувства человеческие холодным анализом, - он и с собой проделывает тот же опыт, что с Грушницким: рассматривает свою душу в микроскоп и холодно делает выводы: «Один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний, а после него нам только труднее будет расставаться. Мне, однако, приятно, что я могу плакать! Впрочем, может быть, этому причиной расстроенные нервы, ночь, проведенная без сна, две минуты против дула пистолета и пустой желудок».
Когда перед дуэлью Вернер спросил Печорина, нет ли на свете женщины, которой он хотел бы оставить что-нибудь на память, Печорин ведь не ответил: нет. Он ушел от ответа, заменив его вопросом: «Хотите ли, доктор... чтоб я раскрыл вам мою душу?» Может быть, воспоминание о Вере и промелькнуло тогда в его сердце - он не поддался воспоминанию, он хотел быть одиноким «против дула пистолета». Потом, во время бешеной своей скачки, он вдруг понял, чем могла бы стать для него Вера, поверил, что и он м о г бы любить ее, быть счастливым. Но - нет. В его опустошенной душе нет сил для любви, есть силы только для самоанализа и... самообмана. «Мысли пришли в обычный порядок» - вот в чем беда! Обычный - то есть холодный, с привычной насмешкой надо всем и над собой тоже. С какой отвратительной рассудочностью он теперь говорит: «гнаться за погибшим счастьем бесполезно и безрассудно»,» «один горький прощальный поцелуй не обогатит моих воспоминаний», и, наконец, совсем уж невыносимый вывод, что в слезах его повинен «пустой желудок»! «Плакать здорово»! Благодаря слезам, скачке и ночной прогулке он будет в эту ночь хорошо спать! И действительно, заснул «сном Наполеона после Ватерлоо».
Как в детстве мы непременно хотим, чтобы все злодеи в сказках превращались в мышей, жаб или испарялись, как дым, а Иван-царевич побеждал, так, став взрослыми, мы непременно стремимся в своем воображении устроить жизнь любимых литературных героев счастливо и благополучно. Нам бы хотелось, чтобы Татьяна оставила мужа для Онегина, Наташа Ростова не влюбилась в Анатоля и Андрей остался бы жив, Каренин отдал Анне сына, и Печорину мы тоже от всего сердца желаем счастья, успокоения - не с княжной Мери, конечно, но с Верой...
он сам себе главный враг!
Утром к Печорину пришел Вернер: «лоб у него был нахмурен, и он против обыкновения не протянул... руки». Печорин отлично понимает причины такого поведения доктора: «начальство догадывается» - сейчас небезопасно оказаться замешанным в эту историю даже в качестве секунданта. А главное, Вернер теперь ясно видит все последствия пребывания Печорина на водах: Мери больна, Грушницкий убит - доктор осуждает Печорина.
Глядя на Вернера, Печорин делает грустный вывод: «Вот люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, - а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..»
«всех людях» несправедливо: у него впереди еще встреча с Максимом Максимычем, который будет готов разделить с ним любую ответственность и от которого Печорин равнодушно отвернется. Мы так осуждали Печорина за черствость, так жалели Максима Максимыча, а ведь это люди - и среди них Вернер - подготовили душу Печорина к жестокости. Вернер, в сущности, предал его - и тут уж ничего не изменишь.
О наказании, постигшем его за дуэль с Грушницким, Печорин сообщает мимоходом, в одной фразе - даже, точнее, в деепричастном обороте: «На другой день утром, получив приказание от высшего начальства отправиться в крепость Ы, я зашел к княгине проститься».
Печорина, что ее как-то забываешь. В их последней встрече много неясного. Зачем Печорин зашел? Опять - чтобы не мучила совесть, чтобы не обвинять себя в том, что струсил? Может быть, и так.
«все сказала... вы Объяснились ей в любви, она вам призналась в своей!.. Но она больна, и я уверена, что это не простая болезнь! Печаль тайная ее убивает...»
на дочери - ей ведь представляется, что Печорина удерживают какие-то сложные причины, а не простая и безысходная: то, что нет «хоть искры любви к милой Мери...»
Добившись встречи с Мери наедине, он поражен тем, как она переменилась, охвачен жалостью - и в то же самое время говорит ей убийственно жестокие слова: «Княжна... вы знаете, что я над вами смеялся? .. Вы должны презирать меня... Следственно, вы меня любить не можете». И после этого признается: «... еще минута, и я бы упал к ногам ее»; не из любви - из жалости! Странный человек: жалея Мери, он беспощаден к себе, признается княжне: «видите ли, я перед вами низок», - и думает, вероятно, что этим облегчает ее страдания!
«следственно», которое Печорин употребляет, говоря о любви! Свою речь, обращенную к Мери, он заключает словами: «Не правда ли, если даже вы меня и любили, то с этой минуты презираете?..». Неужели он на самом деле думает, что от любви можно так скоро перейти к презрению - с помощью рассудка? Неужели не понимает, что во много раз усилил страдания Мери? И что оставалось бедной девушке, кроме как ответить: «Я вас ненавижу» - после чего он «поблагодарил, поклонился почтительно и вышел».
Потому так нестерпимо жалеешь Печорина, что при всем V его знании людей для него закрыто главное - он лишен счастья жалеть и любить безрассудно; способность анализировать развила его ум, но высушила душу. Через полтора месяца, в крепости (еще до знакомства с Бэлой) он спрашивает себя: «... отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное... Нет! Я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится... он ходит себе целый день по прибрежному песку... и всматривается в туманную даль: не мелькнет ли там... желанный парус?»
«Княжны Мери» с известным стихотворением Лермонтова, так Парус оказывается символом не только для автора, но и для Героя - символом жизни настоящей, полной бурь и тревог. «Тихие радости» счастливой любви нужны тому, у кого есть в жизни и бури, и страсти, кто может отдать силу делу. Печорин обременен своей ненужностью; ему некуда приложить силы - «спокойствие душевное» не осчастливит, а еще более отяготит его; что же ему остается? Только ждать новой бури, в которой опять погибнут люди, а он останется в странной своей тоске. |
