Мотив силы, свободы и рабства в творчестве Лермонтова
«насмешливых льстецов несбыточные сны». Байроновско-руссоистская традиция критики современной цивилизации тесно сплетается с идеями шеллингианской философии о противоречии между чувством и разумом, наивной верой и просвещением. В этом стихотворении опять-таки возникает специфическое для Лермонтова сочетание двух идей - идеи свободы и идеи силы по мысли Лермонтова, общество, превратившее человека в раба, отнявшее у него исконное чувство свободы, вкорененное в человека с детских лет и связанное с чувством родины, лишается в конце концов силы. Недаром «европейский мир» «с глубоким вздохом сожаленья» смотрит «на юность светлую, исполненную сил...».
«Но юных сил мы тем не сберегли...») рядом с мотивами свободы и рабства, «познанья и сомнения» встречается и в «Думе». Свобода и сила, дряхлость и несвобода- в таких поэтических образах выступает у Лермонтова сравнение века минувшего и века нынешнего. Герои 1812 года тоже выглядят богатырями в сопоставлении с «нынешним племенем». Внимание к социальным вопросам бытия обусловило расхождение Лермонтова со славянофилами и во взгляде на процесс исторического развития. Отрицая современный европейский мир, Лермонтов не мог вслед за славянофилами уповать на возрождение старых форм жизни. Ход развития цивилизации, как и сама цивилизация, его не удовлетворяет, но он выделяет в истории совсем не те черты, которые привлекали славянофилов. Самое феодальное общество представляется Лермонтову сонным царством, застывшим, неподвижным. Буржуазная цивилизация также пагубна, эгоистична, она ведет к смерти неких изначальных естественных установлений, лежащих в основе человеческого бытия. Цивилизация и люди, причастные к ней, враждебны природе. Особенно выразительно этот контрастный мотив выступает в «Споре» (1841), в знаменитом разговоре Шатгоры с Казбеком. Враждебность людей в природе («Люди хитры!») прямо связана с успехами просвещения:
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
И железная лопата
В каменную грудь,
Добывая медь и злато,
Врежет страшный путь.
«Род людской там спит глубоко Уж девятый век...») и заканчивается им. Настойчиво повторяемый мотив сна (как характернейший признак всего уклада восточной жизни) объединяет разные народы.
«Нет, не дряхлому Востоку Покорить меня!»). Восток красочен, живописен, экзотичен, но не динамичен. Отсюда проистекает и его духовная бедность, неспособность к рождению новых идей («Бедуин забыл наезды Для цветных шатров И поет, считая звезды, Про дела отцов»). Восток в стихах Лермонтова лишен звуков, речей, звона. Поэтически здесь схвачен удивительно правдиво и точно социальный смысл восточных деспотий, являвшихся символом образцового феодального уклада и порожденной им созерцательной философии метафизического плана, чуждой диалектики, или развития, и уповающей на древний обычай. Косвенно здесь, конечно, был заключен намек и на русский феодализм.
Однако суть лермонтовского «отмщенья» все же значительно шире. Лермонтов подверг поэтической критике миросозерцание славянофилов, не желавших замечать неизбежности европейского пути развития России и идеализировавших феодальный образ жизни, стремившихся остановить историческое движение. Как раз те формы восточного уклада, которые Лермонтов воспринимал как мертвые, окостеневшие и застойные, всячески поэтизировались славянофилами. Лермонтов вскрывал одну из самых уязвимых сторон зарождавшегося славянофильства: непонимание славянофилами неостановимости движения истории. Как бы ни относиться к современной цивилизации (пусть даже отрицательно), она означает все же движение, а не застой. Но одновременно само движение, опоэтизированное в «Споре», ведет к гибели природы:
Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый
И не счел врагов.
Племя гор своих,
Шапку на брови надвинул
И навек затих.
Историческое чутье Лермонтова не позволило ему закрыть глаза на коренное противоречие между восточными формами жизни и современной цивилизацией, полной динамики, движения, звуков и не менее красочной. Мотив движения господствует в описании Севера. Им опять-таки начинается и заканчивается картина. В этом безостановочном, ритмичном, могучем и шумном «как поток» движении проявился глубокий историзм лермонтовского мышления. Он воплотился в известной мере стихийно, но такова уж сила художественного творчества, что объективная картина, представшая в ритме, в стилистике, в интонационном подъеме, проступает порой независимо от сознания самого художника. Лермонтов как бы наперекор идее стихотворения о жестоком и непримиримом противоречии между человеком и природой выражает поэтически и другую идею - неотвратимости исторического развития и победоносного движения, превосходства новой формы жизни над старой и мертвой. |
