тема не представляет собой чего-то замкнутого, отъединенного от других, образует с ними органическое единство. Так, вряд ли можно видеть в лирике 1837- 1841 годов сугубо философскую или, скажем, гражданскую тему. Но каждое стихотворение приобретает философический и одновременно социальный характер. Если любомудры создавали прежде всего философическую лирику, если философическое осмысление социального и психологического бытия личности стало центральным для Баратынского и Тютчева, то Лермонтов принципиально синтетичен. В этом отношении он сближается с Пушкиным. В зрелой лирике Лермонтов отказывается от обнаженного патетизма, от метафоричности и переходит к изображению жизни в ее простой, обыденной, часто бытовой непосредственности.
Таким образом, рядом с лирическим повествованием, тяготеющим к эпичности картин, сюжету и живописности, рядом с пейзажно-символическими стихотворениями в лирике Лермонтова укрепляется и особая жанровая форма, условно называемая здесь «лирическим, монологом», в которой совмещаются характерные признаки традиционных жанров. Однако новое лирическое единство обусловлено не приличиями самого жанра, не единой стилевой тональностью, а внутренней позицией поэта. Оно не представляет собой и непродуманного, произвольного смешения старых жанровых форм.
При этом Лермонтов всюду сохраняет присущую романтизму субъективность. Даже в жанрах, тяготеющих к изобразительной предметности, к сюжетному строению стиха, к объективации личного сознания, субъективное начало доминирует и непременно связано с активной, мятежной личностью автора, его жизненной позицией. Проникающая в лирическую стихию объективность скорее выявляет закономерность авторской точки зрения, нежели выступает предметом поэтического анализа. Например, в «Бородине», этом, казалось бы, насквозь эпическом стихотворении, написанном в жанре лирического рассказа, центральная мысль выражена в противопоставлении «богатырей» «нынешнему племени». Рассказ артиллериста подчинен субъективной мысли, которая его обрамляет. Не лишаясь подлинной объективности, он выполняет и задачу - оправдать субъективную авторскую идею, которая становится более убедительной, конкретной, живой и менее декларативной, рассудочной, получая объективную опору. Таков же, в сущности, смысл предметных образов в пейзажно-символических стихотворениях, сюжетного строения в лирических балладах, совмещения романса и новеллы («Свидание»), объективации авторского сознания в лирическом монологе.
в лирике Лермонтова не исчезает. Именно потому, что личность в 30-е годы выступила активной силой, способной противостоять казарменной действительности, поэт-романтик выдвигает на первый план личную мысль, личную страсть, личное действие, личный общественный поступок, находя или пытаясь найти опору и оправдание им но внешнем мире. Лермонтов, как всякий романтик, ищет эту опору в героическом прошлом, в естественно!» человеке, отрешенном от цивилизованного мира, от враждебной реальности, в народе с его патриархальными формами жизни и безыскусственностью человеческих отношений, в «органическом коллективе», лишенном противоречий и конфликтов.
людей. Но ее положительные свойства - резкая и глубокая критика действительности, жизненная стойкость, непримиримость, жажда действия, неутомимые поиски идеала, высокая страсть, направленная на коренное преобразование жизни, утверждение значительного личного вклада, могущего способствовать изменению хода истории,- перекрывали недостатки романтического миросозерцания. Как раз во времена Лермонтова в философии остро встал вопрос об исторической обусловленности явлений. Белинский под влиянием М. Бакунина неверно понял Гегеля, истолковав его философию как фатальную предопределенность русского деспотизма и придя к «примирению с действительностью». Для личности в подобном истолковании не оставалось места: если все заранее предопределено, то всякое личное участие оказывается бессмысленным.
Позднее Добролюбов в статье о Плещееве укажет на характерную тенденцию эпигонского реализма, согласно которой обстоятельств настолько всесильны, что подавляют личность, не способную к протесту и сопротивлению. Личность оказывается жалкой игрушкой в руках судьбы, не испытывающей внутренней потребности в активности, поскольку от ее позиции будто бы ничего не зависит. С личности снималась всякая ответственность за общественное поведение. Романтическая субъективность упорно противостояла этим фаталистическим тенденциям. |
