души. Внешние же факты почти не подвергаются углубленному анализу. Ценность ранней лирики Лермонтова - в психологически достоверном выражении внутреннего мира мятежной и страдающей романтической души, наделенной высокими чувствами. Лермонтов разрабатывает жанры интимной исповеди, лирического дневника, философского монолога. Именно в них он достигает наибольшей искренности лирического чувства. Лермонтовский герой всегда властвует над событиями и явлениями жизни. Не жизнь подчиняет его себе, а он стремится переделать ее по идеальной норме и образцу.
лирики или восторженного прекраснодушия резко выделяло Лермонтова как непримиримого борца с трусостью, ханжеством и бездейственностью потерянного поколения. Герой Лермонтова размышляет об общественном действии («Из Андрея Шенье»), он предчувствует изгнание из страны родной, хочет принять участие в революционных схватках и приветствует восставших («10 июля (1830)», «30 июля. - (Париж) 1830 года»), его привлекают мрачные картины восстания («Предсказание»). То же яркое общественное деяние воспевает Лермонтов в героях своей ранней лирики - Наполеоне и Байроне. Но его представления о революционных ка^ таклизмах и потрясениях, как и о герое действия, герое волевого произвола Наполеоне, оказываются противоречивыми.
«Настанет год. России черный год, Когда царей корона упадет...») нисколько не напоминает картину блаженства, искомого героем счастья. Напротив, это апофеоз разрушения, хаоса, нечеловеческого страдания. Катаклизм символизирует у Лермонтова демоническое мщение за поругание добра. Восстание - это месть толпе со стороны «мощного человека» с «возвышенным челом» (ср. сходную характеристику наполеоновского демонизма: «Сей острый взгляд с возвышенным челом...»). Демонический путь осуществляется не с целью достижения добра, а как месть толпе за презрение к добру и к высоким намерениям личности. Пророчество Лермонтова выступает как суровое предупреждение о неизбежных катаклизмах и их мрачных последствиях.
«Настанет день - и миром осужденный...» ;(1831) демонический герой остается гордым, «чужим в родном краю», но в то же время «презренным» и «миром осужденным» за свой протест и сознающим вину («Виновный пред людьми...»). В его позиции совместились гордость одиночества, неизбежность близкой смерти, необходимость личного героизма и чувство трагической вины за содеянное зло. Демонический протест определяет его поведение, но герой не в силах что-либо создать. Либо он разрушает до основания, и тогда появляются мрачные картины хаоса, либо он гибнет, и тогда все остается как прежде. Единственная надежда для него заключена опять-таки в идеальном мире («Иная есть страна, где предрассудки Любви не охлат дят, Где не отнимет счастия из шутки, Как здесь, у брата брат»). Однако вера не отменяет демонизма. Хотя, с другой стороны, при всей вынужденности демонической позиции («в душе, клянуся небесами, Я не злодей...»), при всем сознании необходимости «высокого зла» и оправданности демонизма («Я грудью шел вперед, я жертвовал собой», «Торжественно не мог я не сдержать обета...») в герое живет сознание и собственной вины, которое нуждается не только в личном, но и в постороннем понимании и участии.
«Я много сделал зла, но больше перенес...», «Хоть много причинил я обществу вреда...»), подрывает веру героя в общественную целесообразность протеста, в признание его личной героики актом общественно полезным, и поэтому он ищет участия хотя бы в родной душе, хотя бы со стороны любимой. Таков смысл обращения Лермонтова к любимой женщине и в стихотворении «Настанет день -и миром осужденный...», и в стихотворении «Из Андрея Шенье» («За дело общее, быть может, я паду...»). Герой томится предчувствием, что значение демонического поступка не будет понято и оценено, а он нуждается в оправдании не только внутреннем, но и внешнем: «Тогда... молю!-единою слезою Почти холодный прах...», «Молю... Ужасный жребий мой твоих достоин слез...»
Лермонтовский герой вовсе не уверен, что люди и даже «родная душа» любимой женщины поймут и оценят его высокие побуждения, ради которых он готов на зло. Это углубляет трагический разрыв героя с миром. Героический пример также подвергается нравственному испытанию. Лермонтову необходимо, чтобы герой был оправдан не только в грядущем, но и сейчас. Однако при всей заманчивости демонического протеста лирический герой Лермонтова все же чаще не переступает грань, отделяющую добро и зло. Уже в первом собственно демоническом стихотворении «Мой демон» (1829) возникает образ, преследующий воображение юного поэта.
«Демон» (1826) тоже испытал искушения злого духа, но отверг их. Для Пушкина было немыслимо принять зло в качестве нравственной позиции, ибо он прекрасно понимал, что демоническое отрицание означает отрицание абсолютное и безусловное («И ничего во всей природе благословить он не хотел»). Демон у Пушкина потому и является демоном, что осуществляет мировое зло в его самом непосредственном и беспощадном проявлении. Юный Лермонтов избирает иную позицию. Он уже не может свободно и отважно, как Пушкин, отвергнуть искушения злого духа. В стихотворении «Мой демон» изгнанник рая обретает черты романтического скитальца, отвергнутого землей и небесами. Личный произвол - норма его поведения. Он наделен сильной волей, одинок, могуч, но и «упал».
поставившее его на грань выбора - или прокламирование добра без надежды на блаженство и без веры в него, или месть за добро ценой злодейства и измены идеалам.
«Мой демон» (1830-1831) этот мотив устранен. Демонизм сросся с душой поэта, хотя и не одолел ее. Идеал оказывается всего лишь мрачной шуткой духа зла, озаряющего мятежный ум «лучом чудесного огня», но тут же отнимающего всякую веру и обрекающего героя на страдание. Смысл демонизма - в крушении любых иллюзий, в скептической трезвости взгляда на жизнь, в беспощадном обнажении ее противоречий. Но принятие демонизма так же невозможно, как невозможно его полное преодоление. |
