Недаром «европейский мир» «с глубоким вздохом сожаленья» смотрит «на юность светлую, исполненную сил». Тот же мотив силы («Но юных сил мы тем не сберегли...») рядом с мотивами свободы и рабства, «познанья и сомненья» встречается и в «Думе». Свобода и сила, дряхлость и несвобода - в таких поэтических образах выступает у Лермонтова сравнение века минувшего и века нынешнего.
Герои 1812 года тоже выглядят богатырями в сопоставлении с «нынешним племенем». Внимание к социальным вопросам бытия обусловило расхождение Лермонтова со славянофилами и во взгляде на процесс исторического развития. Отрицая современный европейский мир, Лермонтов не мог вслед за славянофилами уповать на возрождение старых форм социальной жизни. Ход развития цивилизации, как и сама цивилизация, его не удовлетворяет, но он выделяет в истории совсем не те черты, которые привлекали славянофилов. Самое феодальное общество представляется Лермонтову сонным царством, застывшим, неподвижным. Цивилизация пагубна, эгоистична, она ведет к смерти неких изначальных естественных установлений, лежащих в основе человеческого бытия. Цивилизация и люди, причастные к ней, враждебны природе. Особенно выразительно этот контрастный мотив выступает в «Споре» (1841), в знаменитом разговоре Шат-горы с Казбеком. Враждебность людей природе («Люди хитры!») прямо связана с успехами просвещенья;
Седовласый Шат,
Покорился человеку
Ты недаром, брат!
Он настроит дымных келий
По уступам гор;
Загремит топор.
В каменную грудь,
Этот мотив - общий у Лермонтова с другими романтиками. Однако уже в ответе Казбека содержится нечто новое. Исследователи лермонтовского творчества (Л. П. Гроссман и др.) напрасно искали в стихотворении точных географических реалий и временных соответствий с историей Востока. Мысль Лермонтова лежит в иной плоскости.
Ответ Казбека начинается мотивом сна («Род людской там спит глубоко Уж девятый век...») и заканчивается им («Все, что здесь доступно оку, Спит, покой ценя...»). Сон как основное духовное состояние был характернейшим признаком именно восточного, азиатского строя и всего уклада восточной жизни. Настойчиво повторяемый мотив сна Посмотри: в тени чинары
Пену Сладких вин
На узорные шальвары
«У жемчужного фонтана дремлет Тегеран»;
«Вот - у ног Ерусалима, Богом сожжена,
»
«Раскаленные ступени царственных могил...
«Нет, не дряхлому Востоку Покорить меня!»). Восток красочен, живописен, экзотичен, но не динамичен. Отсюда проистекает и его духовная бедность, неспособность к рождению новых идей, новых звуков («Бедуин забыл наезды Для цветных шатров И поет, считая звезды, Про дела отцов»). «Безглагольность» - признак духовной и физической смерти. Восток абсолютно лишен звуков, речей, звона. Поэтически здесь схвачен удивительно правдиво и точно социальный смысл восточных деспотий, являвшихся символом образцового феодального уклада и порожденной им созерцательной философии метафизического плана, чуждой диалектики или развития и уповающей на древний обычай.
Однако суть лермонтовского «отмщенья» все же была значительно шире. Лермонтов подверг поэтической критике миросозерцание славянофилов, не желавших замечать неизбежности европейского пути развития России и идеализировавших феодальный образ жизни, стремившихся остановить историческое движение. Как раз те формы восточного уклада, которые Лермонтов воспринимал как мертвые, окостеневшие и застойные, всячески поэтизировались славянофилами. Лермонтов вскрывал одну из самых уязвимых сторон зарождавшегося славянофильства: непонимание славянофилами неостановимого движения истории. Как бы ни относиться к современной цивилизации - пусть даже отрицательно, она означает все же движение, а не застой. В этом смысле Лермонтов выступает как настоящий просветитель. Но одновременно само движение, опоэтизированное в «Споре», ведет к гибели природы:
Полный черных снов,
Стал считать Казбек угрюмый
И не счел врагов...
Грустным взором он окинул
Шапку на брови надвинул
И навек затих.
Историческое чутье Лермонтова не позволило ему закрыть глаза на коренное противоречие между восточными формами жизни и современной цивилизацией, полной динамики, движения, звуков («Видит странное движенье, Слышит звон и шум») и не менее красочной. Мотив движения господствует в описании Севера. Им опять-таки начинается и заканчивается картина. В этом безостановочном, ритмичном, могучем и шумном, «как поток»,
И молча зло переношу.
Быть может, небеса Востока
Невольно сблизили.
(«Валерик»). |
