Анализ философского монолога Лермонтова «1831-го июня 11 дня»
Первые три строфы стихотворения посвящены страстному желанию блаженства, чистым идеалам, возникшим в душе поэта «с детских лет». Следующие одиннадцать строф - раздумьям о земной жизни, о собственном бессмертии, о любви, о земном участии, об одиночестве и грядущей жизни, о тоске сердца, о превратностях мнений толпы. Герой то уверен в бессмертии, то сомневается в будущей судьбе. В людском мире все чувства извращены, а герой - носитель подлинно человеческих идеалов - не может примириться с толпой. Пятнадцатая строфа подытоживает земной путь героя:
И не хладеет гордая душа;
Душа ее так скоро не убьет,
А лишь взбунтует; мщением дыша
Она свершить готова, хоть могла
Составить счастье тысячи людей:
С такой душой ты бог или злодей...
Далее, в восьми строфах идет речь о минутах счастья, испытанных героем, о знаках небес, видимых им в живых явлениях природы, о жизненной позиции в борьбе с судьбой. Все эти темы уже означены в пятнадцатой строфе и, естественно, развиваются в последующих. Мысль о желании действовать, о деятельной душе вновь возвращает героя к земной жизни и собственной судьбе. Демонические настроения, выраженные в пятнадцатой строфе, сами по себе проблематичны: душа героя еще не взбунтовалась, но уже «свершить готова» «много зла». В 24 строфе это состояние расшифровывается как привычное («Я к состоянию этому привык...»).
«Сумерки души» - вот то, что отличает сознание лермонтовского героя как от ангельской, так и от демонской позиции. Герой уже не может не вернуться к прежней, детской чистоте, не преодолеть скепсис. Правда, направление его мысли в дальнейшем скорее демоническое: он предчувствует раннюю смерть («Кровавая меня могила ждет...»), но завершается все стихотворение возвращением к мотивам первых трех строф. Молодой чужестранец, видя картины природы, обращается к тем же изначальным мечтам, что волновали и лирического героя Лермонтова:
И мой курган! - любимые мечты
Мои подобны этим. Слабость есть
В таких картинках; только перенесть
Как арфы звук в молчании ночей!
Здесь, в сущности, повторены мотивы первых трех строф - и возвращение к детству, и упоминание о звуках, и трудность словесного выражения «страстей возвышенных...». Все стихотворение посвящено оправданию возможного, но еще не принятого демонизма, властно овладевающего сознанием поэта, уже неразлучного с его душой, но и не вполне овладевшего ею. Лермонтов как бы хочет получить гарантии в том, что «высокое зло», на которое решается его герой, и в самом деле не пройдет бесследно, а влекомый благородными побуждениями человек, не ставший богом, не будет именоваться заурядным преступником. ~- Эта трагическая коллизия внутренне для Лермонтова была неразрешимой. Господствующим переживанием остается чувство глубокого страдания, нравственных мук и полного одиночества в чуждом и враждебном мире. Страдание у Лермонтова всегда сродни стихии и чревато мятежом, прямым и непосредственным действием. Во всем этом, безусловно, проявилась глубокая, хотя и стихийная, наивная, диалектичность лермонтовской лирики.
Душевные муки поэта выдвигаются на первый план. Страдание становится необходимым исходным моментом действия, ведущего к желанному покою. Демонический мятеж не самоцель, он только средство достижения искомого идеального состояния, в котором совместились бы и покой, и движение и который ближе всего к состоянию деятельного покоя. В стихотворении «Выхожу один я на дорогу...» Лермонтов скажет об этом.
сердца, через демонические страдания и через достижение безграничной свободы. Лермонтовский поэт
Он покупает неба звуки,
Он даром славы не берет.
исключен демонизм в качестве возможной нравственной позиции и в которых центральное место занимают противоречия между настоящей и «чуждой долей». Образы вольной стихии - бунтующей и спокойной - становятся поэтическими символами переживаний поэта. Все они носят устойчивый и даже однообразный характер, повторяясь из стихотворения в стихотворение. Первоначально у Лермонтова преобладали аллегории типа стихотворения «Чаша жизни», предполагавшие, по верному замечанию А. И. Журавлевой, «мыслимую подстановку прямого значения...». Затем Лермонтов усложняет поэтическую форму. Аллегории постепенно исчезают, появляются символические стихотворения, в которых философский смысл поэтически обобщен и уже не сводится к прямому логическому значению, не заменяется им. |
