«Люблю, люблю» постоянный рефрен лермонтовской лирики
Любовь - абсолютный закон бытия, отвергающий все небесное и противопоставленный ему, что отчетливо раскрывается вариантами первого стиха приведенного четверостишия. «Не верь ни в бога, ни в природу», «не верь божественным веленьям», - так текла мысль поэта. И если «не верь... в природу» было случайным и неточным ее выражением, то «не верь в бога», «не верь божественным веленьям» выражало самую ее сущность и было стойким и постоянным. При всей своей духовности и, возможно, прежде всего духовности, этом светоче любви, без которого нет «блаженства», ибо без него блекнут «совершенства» «красоты наружной», при всей возвышенности и идеальности, лермонтовская любовь - чувство человеческое, т. е. земное, и земное прежде всего.
«Деве небесной» он делает явный вызов, если не сказать - явно над ней издевается. Твой привет, твой укор, говорит он ей, «все полно, дышит божеством». И поэтому, да, поэтому... Это неслыханно, это кощунственно, в этом одном грехе - все семь смертных грехов, но поэт с необыкновенной легкостью их преступает: ты божественна, - говорит он деве небесной, - и поэтому... я тебя не люблю.
Не для земли ты создана,
человека миру. Здесь нет и не может быть бегства в любовь и бегства от любви, она везде, она во всем, она-сам человек.
Но, возведя любовь в перл человеческого, в общем и общественном смысле этого слова (и здесь намечается родство Лермонтова с будущими философскими исканиями Фейербаха, Белинского, Герцена...), с поэт очень рано ощутил бесчеловечность (иначе говоря - безлю-бовность) общественных отношений, в которых протекает жизнь человека в России, и не только, в России. Лермонтовская поэзия любви, лермонтовская философия человека не могли не привести к остро трагическому конфликту поэта с окружающим его обществом: крепостническим и буржуазным, - и то и другое были равно бесчеловечными, равно безлюбовными. Так зародился конфликт поэта не только с «неумытой» самодержавно-крепостнической Россией, но и с умытой (надо было бы употребить другое, более точное слово), прополосканной и подутюженной старой Европой, выражаясь словами поэта, «европейским миром».
и героической и сразу приняла общественно-политическую форму выражения и направленности. Не знаю, упрекнут ли наши «литературные энциклопедисты» Лермонтова в вульгарном социологизме, но интимная лирика великого поэта была лирикой философской, политической, неполитической она была прежде всего и во-первых. В стихах любимой женщиной, в любовных стихах и посланиях Лермонтов говорил не о каблучках и не о том, что вот, мол, все уже расстелено, а о России и ее, будущем, о революции, о политике, о войне, обо всем, что волнует общество и человека. Его любовная лирика была зачастую политической лирикой, но это не мешало ей быть именно любовной, в полном и глубоком смысле этого слова.
Любовная лирика Лермонтова в силу усложненности и обогащенное философским и политическим содержанием была актом величайшего уважения к женщине - человеку, другу, товарищу (это чем-то напоминает дневники Чернышевского). И именно поэтому она объективно содержала в себе требование духовного раскрепощения женщины, если не сказать - стала актом национального самосознания русской женщины. Стирая грани между любовной и политической лирикой, Лермонтов завоевывал для любви широкое поле активной политической деятельности, а для политики - самые глубины человеческого духа, без чего «страсть политическая», очевидно, не могла бы стать подлинно личной, подлинно человеческой страстью.
человека во всей полноте его личности и во всех сферах мышления и чувства возможно лишь как его политическое освобождение. Вместе с тем это открытие было шагом вперед и в развитии поэтической формы. «Воссоединение» любовной и политической лирики, придавая обширность общественного содержания лирике чувств, одновременно согревало всей теплотой человеческого сердца строгое историческое раздумье, делало глубоко личной заинтересованность в осуществлении социальной «доктрины», а политическое «предсказание» превращало в призыв действовать, обращенный не только к разуму, но и к сердцу человека, раскрытому для любви.
Этот союз послужил на благо любовной и политической лирике. И если он рушился у того или иного поэта, то это невольно приводило к измельчению лирики сердца, с одной стороны, а с другой - к превращению политической поэзии в набор риторических фраз и зарифмованных абстрактно-умозрительных формул, которым не дано пробиться в глубины души человека и стать «полководцем человечьей силы». Что, впрочем, часто бывает в поэзии наших дней... Но это другая тема... |
