История в повести Н. М. Карамзина «Наталья, боярская дочь»
«Наталье, боярской дочери», послужившей переходом от «Писем русского путешественника» и «Бедной Лизы» к «Истории Государства Российского». В этой повести читателю показана любовная история, перенесенная во времена Алексея Михайловича, воспринимаемые условно как «царство теней». Перед нами соединение готического романа с семейным преданием, основанным на любовном происшествии с неизбежным благополучным исходом - все совершается в идеальной стране, среди самых добродушных героев.
«... никакая красавица не могла сравняться с Натальею. Наталья была всех прелестнее. Пусть читатель вообразит себе белизну итальянского мрамора и кавказского снега: он все еще не вообразит белизны лица ее - и, представя себе цвет зефировой любовницы, все еще не будет иметь совершенного понятия об алости щек Натальиных». Собственно, весь этот славянский пласт мог бы быть и в «Бедной Лизе».
Карамзина вообще близки к стихам по ритму, действию, лексике. Однако в повести появилось и новое. Хотя исторические приметы довольно-таки условны, но это знак национальной самобытности, являющейся залогом подлинности искусства. Карамзин сделал попытку воссоздать русский национальный характер, открывая историю как предмет художественного изображения. Действующий в повести боярин Матвей Андреев, богатый, умный, важный, великий хлебосол, судит-рядит, «кладя чистую руку на чистое сердце». И его ключевая фраза звучит как самохарактеристика: «... сей прав по моей совести, ... сей виновен по моей совести». Таким образом, дело решалось без замедления, и «виновный бежал в густые леса, сокрыть стыд свой от человеков». Литературный критик Скобичевский иронизировал по поводу повести: «... все герои ее наивны, повествование мало имеет точек соприкосновения с допетровской стариною». Вся литература была заполнена, особенно при обращении к истории, «ходульными олицетворениями различных страстей». Постижение времени - предметно определенного, вполне точного - было делом будущего.
«Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали?»
Автор даже позволяет себе слегка подтрунивать над собственным и совсем недавним пламенным европеизмом - его героиня «имела все свойства благовоспитанной девушки», хотя русские не читали тогда ни Дж. Локка «О воспитании», ни Ж. Ж. Руссо «Эмиля». Собственно, «Наталья, боярская дочь» - прощание с молодостью, ее несбыточными мечтами и заблуждениями. Карамзин разочаровался не в «древних камнях» Европы, а в том, что последовало за Великой французской революцией. Повесть была своеобразным карамзинским заявлением о том, что у нас - «особенная стать». История в повести еще довольно условна и носит статичный характер. Скрыто-насмешливое упоминание Руссо, кумира юности, означало лишь то, что искать мудрости следует не только в путях-хождениях за тридевять земель, но и у себя дома.
«Наталья, боярская дочь» - печать излюбленной мысли писателя о том, что прошлое только тогда не прошло, когда его любишь; таланту же русскому всего ближе прославлять русское, тем более что следует приучать сограждан к чувству собственного достоинства. Если подходить с сегодняшними мерками, то история в повести еще только панорама - декорации для действующих лиц, щеголяющих в пестрых кафтанах времен Алексея Михайловича. Но все же устами возлюбленных в «Наталье, боярской дочери» заговорила (впервые!) простодушная допетровская Русь, и автор почувствовал себя не подражателем Дж. Стерна, а художником. |
