Творчество Михаила Зощенко в контексте русской литературы
должное данному. Искусство рождается из души взволнованной, потрясенной, возмущенной, из бунта, из неприятия мира, - или из желания преобразить мир. Если искусство трагическое требует очищения, воздействия на души ужасом и состраданием, то искусство сатирическое лишь ограждает человека от мира, отчуждает его.
Сатирик умывает руки перед мировою трагедией. Он не в силах ее преодолеть, но трагедия не подавляет его; в стороне, защитив себя бронею иронии, он высокомерно наблюдает «человеческую комедию». На свете нет людей более печальных и одиноких, чем сатирики. Они, в своевольном сопротивлении «жизненной бессмыслице или тому, что им бессмыслицею кажется», - наиболее непримиримы, ибо для них не существует ни трагическое очищение, ни лирическое преображение злой яви. В эпоху горчайших и великих искушений, когда, казалось бы, всякий смех неуместен, ирония очаровывает сердца, восстает до небес, растекается по миру. В христианскую эру, особенно же в новейший период истории, когда со всей остротой обнажались противоположности между высоким долгом и низменной повседневностью, ирония укоренилась в человеческом обществе и получила свое окончательное выражение. Над Европой с XVI века загрохотал титанический смех Рабле, но еще обольстительнее была тонкая усмешка Эразма Роттердамского, автора «Похвалы глупости».
выяснилась духовная миссия иронии - освобождение смехом и улыбкой от всего мертвого, отжившего, окостеневшего. Ни в одной стране мира ирония не получила такого «права гражданства», как в России. Быть может, потому, что русскому народу свойственно - острое чувство несоответствия между словами и делами, между должным и данным. Сатирик и юморист Михаил Михайлович Зощенко (1894-1958) вошел в литературу в начале 20-х годов, в эпоху сложную и драматическую, полную социальных перемен и нововведений. Уже первые произведения молодого писателя свидетельствовали о том, что сатирический цех пополнился мастером ни на кого не похожим, с особым взглядом на мир, систему общественных и человеческих отношений, культуру и мораль и, наконец, со своим особым зощенковским языком, разительно отличавшимся от языка всех до него и после него работавших в жанре сатиры писателей. Творчество М. Зощенко снискало успех у нескольких поколений читателей; произведения писателя изучаются в средней и высшей школе.
В соответствии с выше изложенным, тема, заявленная названием дипломной работы, является актуальной и представляющей определенный практический интерес. Цель настоящего дипломного исследования заключается в попытке рассмотреть творчество М. Зощенко в контексте русской литературы, акцентируя внимание на некоторых особенностях и аспектах его творчества (например, «Зверь» и «неживой человек» в ранних произведениях); проследить в драматургии М. Зощенко особенности драматического конфликта; дать методические рекомендации к одному из вариантов работы в VI классе средней школы над рассказами М. Зощенко. Предметом исследования стали прозаические и драматические произведения писателя. Теоретической основой исследования послужили труды российских и советских литературоведов, методистов. Практическое значение данной работы определяется, прежде всего, возможностью использования материала в обзорных лекциях в старших классах средней школы и среднем звене. Структура работы подчинена реализации ее целей. Она состоит из введения, трех глав, одна из которых методическая, заключения и списка литературы. В работе были применены структурный, сравнительный, историко- литературный и текстуальный методы исследования.
«сатирика» и «обличителя», независимо от того, что полагается предметом «обличения» - «пережитки прошлого» и «мещанство» (согласно официальной советской литературоведческой конъюнктуре) или же «явления советского Хама», «идиотизм социализма» и все то же «мещанство» (согласно западной славистической и нашей нынешней научно-критической конъюнктуре).
обличительно- сатирическим целям. Комические приемы нередко выполняли позитивно- созидательную функцию, помогали моделировать авторски-духовные идеалы. Смех активно участвовал в выработке, эстетически продуктивных художественных конструкций - сюжетных, образных, языковых. Причем неизменной плодотворностью обладало в русской литературе сама неопределенность, подвижность границ «смешного» и «серьезного», что давало большие возможности для обретения художественного двуголосия, для парадоксального сцепления антонимических смыслов, для диалектической игры взаимоисключающими точками зрения, для построения сложного диалога. Предпосылки таких возможностей демонстрирует уже древнерусская словесность, в частности одно из ее самых «загадочных» (Д. С. Лихачев) произведений - «Моление» Даниила Заточника (датируемое обычно ХII или ХIII в. в.). Здесь смех и серьезность образуют сложный сплав: гипертрофированность авторских похвал князю вызывает подозрение в их ироничности, глубинная комическая динамика создается резкими переходами автора-героя от самоумаления к самовосхвалению и наоборот («Ибо я, княже, господине, как трава чахлая...» - «Я, господине, хоть одеянием и скуден, зато разумом обилен..»).
«Рассказах Назара Ильича господина Синебрюхова», который начинает с амбициозного заявления: «Я такой человек, что все могу...», но вскоре сбивается на горестные сентенции вроде: «... Очень я даже посторонний человек в жизни». Сама неясность и потенциальная многозначность образа Даниила Заточника, расплывчатость его социального портрета, парадоксальное сочетание книжности и простонародности в его речи - все это создает в произведении в высшей степени амбивалентную атмосферу. В сочетании с установкой на афористичность это приводит к обилию двусмысленно-комических квазиафоризмов, значимых не столько своей абстрактно-логической стороной, сколько игровой динамикой. Здесь одни из истоков важной традиции русской литературы - традиции двусмысленно-афористического слова, требующего небуквального восприятия, а порой - и развернутого истолкования, дешифровки.
«Но критика обманута внешними признаками», - (эти слова писателя в высшей степени применимы ко всем плоско-идеологизированным прочтениям его творчества - и «советским» и «антисоветским». Для Зощенко мелка мерка советского века: об этом по принципу «от противного» свидетельствует, например, талантливая книга Б. М. Сарнова «Пришествие капитана Лебядкина (Случай Зощенко)». Казалось бы, Зощенко поставлен здесь в широкий литературный и идеологический контекст - и тем не менее контекст этот оказался узким, а «третье измерение» зощенковского двусмысленного комического слова - непрочитанным. Не Зощенко является «случаем» в цепи социальных событий столетия, а всякие партийные постановления, Сталины и Ждановы - все это отдельные «случаи» в философическом масштабе художественного мира Зощенко. Такого же исторически широкого и эстетически непредубежденного взгляда требует проблема «зощенковского героя». К сожалению, здесь до сих пор господствует своего рода интерпретаторский буквализм и прикрытый поверхностной иронией «наивный реализм» восприятия.
«зощенковском герое» всего-навсего «советского Хама» - значит не осознавать художественной ценности этой прежде всего словесно-эстетической структуры. Еще менее плодотворны попытки определить степень сходства автора и героя, спекулятивно беллетризованные экзерсисы о том, что «маска» Зощенко приросла к его лицу и т. п. Весьма показательно, что иные писатели и критики, обнаруживая в Зощенко «опасное сходство» с его героем и пытаясь (конечно, неосознанно) самоутвердиться за счет прославленного писателя, не видят в самих себе ни малейших признаков «зощенковского героя», имеющего на самом деле общечеловеческий масштаб и вбирающего в себя психологические черты людей самых разных, в том числе и профессиональных литераторов и филологов.
«затаить некоторое хамство», что он полностью свободен от «бытового коварства», - остается только напомнить универсальную формулу Гоголя «Чему смеетесь? Над собою смеетесь!». |
