стихотворение «Воспоминания в Царском Селе» не было единственным произведением юного Пушкина, привлекшим внимание его знаменитого «собрата по Аполлону». Находясь в Москве проездом в Дерпт в январе 1815 г., он, видимо, имел возможность прочитать и другие стихи Пушкина, однако об этом не сохранилось никаких документальных свидетельств. И. В. Киреевский указывает, что Жуковский «с восхищением» читал московским друзьям полученное В. Л. Пушкиным из Петербурга произведение его юного племянника.
Таким образом, можно сказать, что прежде, чем произошла весьма знаменательная историческая встреча Пушкина-лицеиста и Жуковского, познакомились и подружились их музы, и личное (сознательное) знакомство лишь закрепило этот союз.
Вот что пишет Жуковский Вяземскому 19 сентября 1815 г. о юном Пушкине: «Я был у него па минуту и Царском Селе. Милое, живое творенье! Он мне обрадовался и крепко прижал руку мою к сердцу. Это надежда нашей словесности. Боюсь только, чтобы он, вообразив себя зрелым, не мешал себе созреть! Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет!». Здесь весомо и значительно каждое слово: «надежда нашей словесности», «будущий гигант» нашей поэзии.
Несомненно и то, что создаваемая во второй половине сентября - начале октября 1815 г. элегия Жуковского «Славянка» писалась с мыслью об авторе «Воспоминаний в Царском Селе». Не исключено, что самый замысел воспеть другой, но не менее знаменитый Павловский парк возник у Жуковского под впечатлением от личной встречи с юным «чародеем». При всей индивидуальной неповторимости ее лирического настроения, ярко выраженном своеобразии ее философского содержания, при всей зрелости ее стиля и законченности поэтического мастерства ощущается (хотя и не бросается в глаза резко) внутренняя перекличка «Славянки» с пушкинским стихотворением, близость к которому заметнее всего в лирическом сюжете элегии Жуковского. Стихотворение Пушкина строится как воображаемая прогулка но уголкам и аллеям ночного Екатерининского парка Царского Села, напоминающая о событиях славного, хотя и недавнего, исторического прошлого России (о войне 1812 г. прежде всего):
Здесь каждый шаг в душа рождает
«россиянина», посещавшего или посетившего парк, лирический повествователь не выделен, а скорее объединен с этим воображаемым посетителем ночного парка. Повествование у Жуковского ведется от первого лица: «Спешу к твоим брегам», «Что шаг, то новая в глазах моих картина», «Спускаюсь в дол к реке: брег темен надо мной», «Вхожу с волнением под их священный кров» и т. д. И в том, и г; другом случае такая общая конструктивная деталь обоих стихотворений (подчеркнем: найденная Пушкиным и использованная Жуковским), как описание достопримечательностей знаменитых дворцовых парков,8 становится поводом для лирических раздумий авторов. У Пушкина эти размышления с самого начала носят отчетливо выраженный гражданско-патриотический характер, у Жуковского они теснее сопряжены с миром интимных переживаний автора и постепенно приобретают все более философскую окраску. Но в элегии Жуковского (на это, насколько мне известно, не обращено внимания в научной литературе) есть и прямая реплика на пушкинский текст, на строфу, посвященную Александру I:
Достойный внук Екатерины!
Мой дух восторгом не горит?
Ответная реплика Жуковского не совсем обычна: она заключена в примечание к стихотворению, где описывается мавзолей Павлу I, работы скульптора Мартоса, а точнее - созданный им барельеф императорского семейства, на котором изображен среди других и Александр. Жуковскому было чрезвычайно важно, чтобы этот образ не ускользнул от внимания читателя его элегии - в подстрочном примечании к ней он специально выделил описание императора: «Александр представлен сидящим; голова его склонилась на правую руку, и левая рука опирается на щит, на коем изображен двуглавый орел». Образ этот без особых усилий узнается в поэтическом тексте:
Сей громоносец двоеглавый,
«Славянки» как бы откликается на пушкинский призыв воспеть громкую славу Александра. Вместе с тем, подчеркивая несколько раз, акцентируя мысль, что «сколь блага наших дней, сколь все величия мгновениы», поэт дает этому монарху и иное измерение - судит его дела судом высшей правды, в сущности судом истории. |
